Калинова яма

— Что, Немец, замерз?

Да, замерз.

Но у меня был костер.

А от костра с треском поднимались искры, и они летели прямиком в черное небо, превращаясь в звезды. И тогда я вспоминал одну из статей Остенмайера, в которой он говорил: «Чем глубже яма, тем ярче звезды над ней». Здесь, на Колыме, яма казалась самой глубокой. И звезды над ней сияли ярче, чем когда-либо в моей жизни.

Возможно, именно от этого костра могло бы расцвести болотное сердце.

* * *

Станция Калинова Яма, 17 июня 1941 года, 17:30

— Назовите ваше имя, фамилию и отчество.

— Сафонов.

— Вы не поняли вопроса? Ваши настоящие имя, фамилию и отчество.

— Сафонов.

— Мы знаем, что вы убили человека и работаете на германскую разведку.

— Я журналист.

Гельмут плохо видел перед собой: перед глазами по-прежнему расплывалась мутная пелена. Он понимал, что сидит на стуле в наручниках, а перед ним за столом уселся человек в гимнастерке, но черты его лица дрожали зыбкой рябью. Голос сидящего за столом казался приглушенным, как через толщу воды.

Сзади время от времени раздавался другой голос, но Гельмут не мог повернуть голову.

— Товарищ капитан, может, его головой тогда приложили? Он же ни хрена не соображает, у него глаза мутные.

— Еще раз. Ваше имя и фамилия.

— Имя! Фамилия! — раздалось почти над ухом, и Гельмут поморщился от резкого звука.

— Это ошибка, позвоните в Москву, — пробормотал он, прикрывая глаза, чтобы не было этого света вокруг и этой пелены.

Он с трудом слышал собственный голос, но главное — он совершенно не понимал, почему продолжает настаивать на своей версии. Зачем? Все всё прекрасно знают. И он, кажется, кого-то убил, да, руки были в крови, и он помнил крепкую рукоять ножа, и помнил хлюпанье и чей-то хрип — кажется, даже его собственный, Гельмута, хрип.

— Отпустите меня, — зачем-то сказал он.

— Товарищ капитан, — снова раздалось сзади. — Может, в камеру его, и пусть проспится? Или врачам показать?

Капитан тяжело вздохнул:

— Я бы его это… сапогом его в морду, лучше всяких врачей. Ладно, им в Москве хотели заняться. Распорядились везти пока в Брянск, чекистам отдать, а там разберутся. Не хочу я с этим… Организуйте машину, а пока пусть в камере посидит, очухается. Пожрать дайте. И следите за ним, шишка важная. Да, Сафонов, Воронов, как тебя там? Ты важная шишка?

Гельмут снова рассмеялся. Его подняли за локти со стула и повели к выходу из кабинета.

Когда его отвели в камеру, он лег на нары и тут же заснул.

Открыв глаза, он не смог вспомнить, когда и как провалился в сон. Было темно, сыро и тихо, в воздухе висел тяжелый запах плесени.

«Наверное, уже приехали на станцию Калинова Яма», — подумал он и снова закрыл глаза.

Стоп.

Он открыл глаза и огляделся. Криво замазанный белой краской потолок, зеленые стены, железная дверь с маленьким окошком, из которого с трудом пробивался грязно-оранжевый свет.

Гельмут уселся на нары. Оглядел свои руки — они оказались темными, почти черными от запекшейся крови.

«Это не моя кровь», — подумал он.

Его рубашка тоже была в засохшей крови. Сильно чесалась голова: он прикоснулся к волосам и ощутил, что они грязные и липкие.

«Ножом в живот — раз, два, три. Подыхай, тварь, сдохни, умри. И еще, и еще». Эти мысли вдруг так живо зазвенели в голове, что тело содрогнулось. Он помнил свою руку, крепко сжимающую нож. И помнил кровь. Много крови. Не его крови, чужой.

«Господи, — подумал Гельмут, — пусть это окажется еще одним сном, пусть сейчас придет проводник и скажет, что мы приехали на станцию Калинова Яма. Они же убьют, точно убьют, выведут в коридор и шлепнут прямо там — да, ведь они так и делают, они ведут по коридору, а потом в какой-то момент стреляют в затылок».

Его охватила паника. Пелены перед глазами больше не было. Он не мог понять, сколько времени здесь провел, и какое сейчас время суток, и что вообще происходит.

Впрочем, последнее становилось все яснее.

Он посмотрел на свои ботинки: кто-то заботливо вытащил шнурки.

«Наверное, можно разорвать рубашку и сделать из нее петлю», — эта мысль вдруг пришла в голову сама собой, как нечто очевидное.

Лязгнул засов, дверь камеры медленно отворилась. На пороге стоял человек в фуражке и с винтовкой за спиной, лица его Гельмут не смог разглядеть.

— На выход, — сказал человек.

Гельмут растерянно огляделся по сторонам и неохотно встал.

— Живее, — добавил человек.

Вот сейчас и шлепнут, подумал Гельмут, когда его приставили к стене возле входа в камеру, заломили локти и застегнули наручники.