Каллиграф

– Еще одна неплохая идея. Однако жизнь – не математика, и ее уравнения не всегда сходятся, Дональд.

– На самом деле жизнь, вероятно, и есть математика, – Дон щелкнул языком. – И вся беда в том, что мы никак не можем это понять.

– Нет, – Уильям покачал головой. – На этот счету меня полная ясность. Жизнь, это, в сущности, серия непоправимых ошибок, которые в один прекрасный день стирают все содержимое твоего жесткого диска А потом, боюсь, что бы ты ни делал и кем бы ни был, некий злонамеренный незнакомец с дурным запахом изо рта вторгается в твою жизнь и отключает компьютер – после этого, боюсь, все потеряно навсегда.

– Спасибо тебе за это, Уильям, – я отхлебнул пива. – Отец Мадлен дипломат. Может быть, он занимается тем же, чем и ты, Дон, я не уверен. Его фамилия Бельмонт. Работает он, насколько я знаю, в Париже. Стало быть, это, наверное, французское бюро или как там вы, ребята, его называете. Ты мог встречаться с ним на посольских приемах. Ее мать давно умерла. Есть одна сестра, как я уже говорил.

Уильям, который вел себя гораздо более чудно, чем обычно, с самого момента моего прихода, теперь произнес целый монолог:

– Вот здесь я должен вмешаться и заявить, что то, что между нами сейчас происходит, в определенных кругах называют мужским разговором о женщинах. О пташках, если хотите. Как вы оба знаете, я не выношу штампов, в какой бы форме они ни преподносились, так что на данном этапе я предложил бы вам употреблять в отношении всех наших уважаемых партнеров – жен, подружек и прочих – местоимение «он», – Уильям поднял руку, словно хотел прервать так и не прозвучавшие возражения. – При этом мы сможем избежать пошлости и – возможно, это удивит вас – сумеем стать намного откровеннее друг с другом.

– Не могу решить, у кого из вас двоих более серьезные проблемы, – Дон печально покачал головой и наконец взялся за пиво.

– Я должен начать, – Уильям прочистил горло. – Я думаю о том, чтобы спать с Натали, но боюсь, что если я сделаю это, мне придется на нем жениться. Однако это, возможно, не является проблемой, так как я хочу жениться на нем. Вот, теперь я все сказал.

20. Наследство

Но я один предмет нашел,
Почти как сердце, но грубее:
Похожа форма, красный цвет,
Но в нем огня и страсти нет —
Ни то, ни сё, как знать – быть может,
Оно искусственное?

Моцарт был как раз на середине одной из своих блестящих шуток, когда взорвалась бомба: сначала сигнал домофона, затем клаксон, потом опять домофон и, наконец, сработала автомобильная сигнализация. Столько шума сразу! Я нахмурился, глядяна свое отражение в зеркале ванной комнаты. Я благополучно завязал галстук-бабочку, избежав опасных крайностей: слишком большая и опавшая – слишком маленькая и тесная. И, несмотря на несколько часов телефонных разговоров с компанией по доставке, демонстрировавшей поразительную уклончивость, сравнимую лишь с их отчаянным нежеланием доставлять что бы то ни было и кому бы то ни было, мне до сих пор удавалось сохранять хорошее расположение духа. Но гвалт все-таки привел меня в раздражение. Я повысил голос, глядя на свое отражение:

– Бога ради, Мадлен, скажи им, что мы идем. – Мы идем, – прозвучал нарочито слабый голос из спальни.

Я оглянулся через плечо. Ее босые ноги лежали неподвижно на кровати, а провоцирующий дымок купленных на азиатском базаре сигарет медленно просачивался в ванную комнату.

– Ну, хорошо, Клеопатра, – произнес я громко, хотя все еще обращался скорее к самому себе, – пожалуйста, не утруждайся. Оставайся на месте: я велю твоим рабам подождать, пока у тебя не возникнет желание пошевелиться.

Одной рукой удерживая на месте предпоследнюю петлю на галстуке, я вернулся в спальню и осторожно подошел к окну, чтобы выглянуть наружу. Жаркое полуденное солнце отражаласьв стеклах домов напротив, но летний воздух оставался безжизненным, как старый пес на солнцепеке. Ниже, на середине дороги, у колеса туристической машины с открытым верхом (которая с моей высокой точки зрения больше походила на великолепную, сияющую, окрашенную в кремовые тона лодку) сидел человек в вечернем костюме, на руках у него было нечто, весьма напоминающее пару шоферских перчаток желтовато-коричневого цвета. Я высунулся подальше и крикнул:

– УИЛЬЯМ?

Он явно услышал меня, но не стал поднимать голову, погрузившись в изучение мотора – это было глубокое и обильно смазанное маслом урчание, – а затем принялся демонстративно настраивать зеркальце заднего вида. В ярости я переключился на Натали, которая стояла перед входной дверью.

Она помахала мне:

– ПРИВЕТ, ДЖАСПЕР, МЫ ЗДЕСЬ.

– Похоже на то. НЕ СКАЖЕШЬ ЛИ ТЫ ГЕРРУ ФОН РИХТГОФЕНУ, ЧТО МЫ СПУСТИМСЯ ЧЕРЕЗ МИНУТУ?

– ХОРОШО. Я ПОДОЖДУ В МАШИНЕ. ПОТОРОПИТЕСЬ.