Камаэль (СИ)

Впрочем, не буду скрывать того, что временами я им восхищался. Он был для меня неким образцом для подражания, тем, к чему стоит стремиться. Он всегда был силён, широкоплеч, дамы падали к его ногам. А рядом с ним я смотрелся угловатой девчонкой без груди. В конце концов, мой братишка стригся крайне стильно, не отпуская волосы ниже плеч ни под каким видом, а моя матушка почему-то никогда не разрешала мне сильно отстригать волосы. Я до сих пор помню ту жгучую обиду, когда к матушке приехали её лучшие подруги, и она нас позвала к чаю. Джинджер прибежал первым, в конце концов, ему тогда уже стукнуло четырнадцать, а мне было всего лишь восемь.

– Ах, какой молодой человек!

– Какой завидный жених!

– Настоящий мужчина!

Они кудахтали наперебой расхваливая моего брата, что, как павлин в брачный сезон, распустил перья и красовался перед этими курицами, а я стеснительно прятался за креслом матери, изредка выглядывая поверх её плеча.

– Ой, кто это у нас там прячется? – наконец, заметила меня одна из матушкиных подруг. – Выходи, не бойся.

И я, наступая только на переднюю часть стопы, как ходил всегда из-за своего происхождения, вышел из-за кресла и замер на безопасном расстоянии от дам. Они смотрели на меня пару секунд и тут же стали расхваливать:

– Какая красивая девочка!

– А какие у неё волосы!

– Красавица!

– Принцесса!

Расплакавшись от обиды и злости, я убежал тогда в свою комнату под ядовитый смех брата и не выходил оттуда до самого утра, желая отрезать свои волосы. Я даже нашёл ножницы, которыми вырезал из бумаги снежинки, подошёл к зеркалу, а потом вспомнил, с какой заботой матушка расчёсывала их, и отказался от идеи. Какое мне дело до старых перечниц! Но обида сохранилась глубоко во мне. После этого случая матушка стала собирать мои волосы в высокий хвост, чтобы избежать повторения подобной нелепости.

Между нами с братом были и другие разительные отличия. Он ненавидел учиться, а я же наоборот – редко отпускал книги из рук и с удовольствием знакомился со всем новым, впитывая в себя знания, как губка. Книги читались на одном дыхании, даже самые трудные для детей моего возраста, а потому матушка этим очень восхищалась, а мой брат вечно дразнил меня заучкой, зубрилкой и книжным червём. Он вечно гулял по разным клубам, почти никогда не уделял внимания учёбе, но всегда выходил сухим из воды, чем меня жутко раздражал, но я, как младший брат, не смел ему перечить.

Было ещё кое-что, о чём я никогда не говорил ни матери, ни, уж тем более, брату. Это были мои ночные кошмары. Они всегда начинались по-разному, но заканчивались одинаково – я лежал на кровати и не мог пошевелиться, смотрел в приоткрытое окно, где было бледное, искажённое страхом лицо моего старшего брата, он стучался ко мне, скрежетал когтями по стеклу, но пробраться не мог. И я знал, что это правильно. Что так и должно быть. Что мне нельзя его приглашать внутрь, иначе я умру. Но я ещё не знал одной важной вещи. Той, про которую я скажу чуть позже.

***

Как я уже говорил, моё первое обращение произошло тогда, когда мне было десять лет. Произошло это совершенно неожиданно – даже не в полнолуние, как принято верить у людей! Мы сидели за завтраком в столовой, – просторной, светлой комнате с витражными окнами, камином, обеденным столом и стульями возле него – и Джинджер всеми правдами и неправдами пытался отказаться от вкуснейшей манной каши. Он елозил по столу своим амулетом с ярким пером, и это привлекло моё внимание. Внутри меня словно бы что-то загудело, затрещало, а через пару мгновений тело пронзила острейшая боль, как будто бы все мои кости ломались, плавились. Я закричал в голос, а через несколько секунд понял, что уже не кричу, а рычу. Это настолько меня разозлило, что я кинулся на мельтешащий перед взглядом амулет брата и вцепился в него когтями. Последний фактор меня немного испугал и я замер, опустившись на стол. Белые кошачьи лапы с чёрными полосками и пока что не слишком когтями, но какой-то частью своего разума я понимал, что это скоро изменится, стоит только немного подрасти.

– Льюис! – испуганно вскрикнула моя матушка, и я поднял на неё взгляд. Какая-то она странная. Чёрно-белая.

Или это я странный? Мне хотелось рвать на кусочки, что-то жевать, драть, запускать во что-нибудь мягкое когти, а самым подходящим для этого стало кресло. Я было направился к нему, но тут же запутался в четырёх ногах и длиннющем белом хвосте. Ах вот ты как, засранец! Я принялся гоняться за врагом, чтобы вцепиться в него зубами. Когда же мне это удалось, я заскулил от боли – кончик хвоста оказался крайне чувствителен. Сев на задницу, прямо на столе, я поднял взгляд на матушку, что откровенно смеялась и веселилась, а я не видел её такой счастливой уже очень давно.

– Комок шерсти, – презрительно выплюнул брат и поднялся из-за стола, направляясь прочь из кухни.

Это был мой момент! Моя минута славы и триумфа!