Камень

Изменились и люди. Начальник партии вдруг заговорил с Машей таким кожаным голосом, что Рябинину хотелось его осадить. Мужчины вдруг начали с Машей пошучивать, а она вдруг стала смеяться — тогда и Рябинин усмехался криво, как одноглазый пират. Мужчины вдруг стали подходить вечерами к её палатке, якобы интересуясь залеганием пород, — Рябинин тогда оказывался рядом и спрашивал, что находится в середине земли. Повариха вдруг стала наливать Маше суп почти без тушёнки — тогда Рябинин не мог есть, намереваясь переложить своё мясо в её миску. А водитель грузовика, интеллигентного вида парень, во время поездок начал сажать Машу в кабину, хотя были и другие женщины — ну, хотя бы томная Люся.

Изменился и Рябинин, впав в странное состояние, когда беспричинный восторг сменялся беспричинной грустью. Говорил он теперь односложно, афоризмами. Выбивая образцы пород, колотил молотком по руке. Путал этикетки — в одном из мешочков начальник партии обнаружил кусок сахара, обозначенный как гнейс. Шурфы рыл долго, а выкопав, стоял на его дне и смотрел в небо. Поубавился аппетит, поприбавилось грусти. Поубавилось сна, поприбавилось радости. Утром он выходил на мокрую от росы траву, как ступал в только что рождённый мир, украдкой смотрел на её палатку, озарённо улыбался и прыгал в остывшие и несущие потоки реки.

В начале августа заболела повариха и уехала на день в поликлинику. Дежурным сделали Рябинина, как самого молодого и неквалифицированного. Предстояло встать пораньше и приготовить кашу. Его сердце обварилось тоской — с кем же она пойдёт в маршрут? Со Степаном Степанычем, пожилым рабочим, вечно смурным мужиком?

В пять утра над водой дрожал розовый туман, застилая тот берег. Рябинин зябко умылся, разжёг костёр и поставил на огонь ведёрную кастрюлю, — как варить кашу, повариха научила. Кашу-то он сварит…

Может быть, с ней объясниться? Мол, я вас люблю… Смешно и старомодно. Простые-то мысли на слова не переложить, а как выразить невыразимое? Разве музыку перескажешь? Поэтому он не любил длиннющих монологов Ромео — стыдно болтать о своих чувствах. Стыдно болтать о том, что должно видеться без слов…

От жаркого огня кастрюля загудела. Он снял крышку и отпрянул — горячий пар шарахнул в лицо, словно взорвался котёл. Рябинин пал на колени и пополз по траве, отыскивая сгинувшие очки. Их нигде не было — значит, они там, в костре. Он пошёл в палатку взять запасные…

Написать ей письмо? Мол, я вас люблю… Тоже ведь болтовня, только на бумаге. А если в стихах? Люди пишут. Хорошие не получатся, а плохие ни к чему. Чиркнуть ей записку на оборотной стороне этикетки для образцов — мол, люблю. Коротко и современно. Но глупо.

Рябинин надел запасные очки и пошёл в палатку поварихи за крупой и солью. Каша варилась в таком порядке рисовая, пшённая, перловая. Сегодня была очередь рисовой. Он отмерил крупы, поддел из стеклянной банки столовую ложку соли и вывалил всё в кипящую воду. Та закрутила рисинки пенным водоворотом. Теперь только помешивай. Рябинин присел на бочонок с капустой…

Спеть ей серенаду под гитару у палатки, благо сквозь брезент слышно дыхание? Например, «Пришла любовь, запели радиолы…» Поют же где-то там. Смешно. Да и голос у него тонкодребезжащий, и гитары нет, и играть он не умеет. И вообще, средневековье.

Рябинин поднялся с бочонка и попробовал кашу. Она была несолёной. Осторожничал он, памятуя о пословице про недосол на столе, а пересол на спине. Пришлось добавить соли и ждать её, уже забулькавшую…

А если к Маше прикоснуться? В любви это можно. Обнять. Поцеловать. Он краснел и оглядывался, будто замышлял коварный разбой.

Каша радостно хрюкнула. Рябинин попробовал её — она была несолёной. Недосол на столе… Он поддел ложку соли и опустил в кастрюлю, которая, как ему показалось, поглотила белый минерал с жадностью, причмокнув.

Умыкнуть Машу? Увезти куда-нибудь в леса и горы. Но они и так в тайге. Тогда в город, в коммунальную квартиру, в комнату, где живёт мама. И на чём умыкнуть? Нет ни коня, ни машины. Не поездом же.

Он ещё раз попробовал кашу — она была так пресна, словно не получила ни крупинки соли. Странное физическое явление. Озадаченный Рябинин присел и всмотрелся в варево — зеленоватая масса утробно почавкивала и пофыркивала. Видимо, без молока рис зеленеет. Но куда девается соль? Рябинин зачерпнул ложку с верхом и сыпанул в кашу. Она проглотила.

А если сделать официальное предложение? Мол, я вас люблю со всеми вытекающими последствиями. Будьте моей женой, чтобы вместе пройти уготованный нам судьбой путь. Но кто он такой? Ни образования, ни специальности, ни заметной мускулатуры… И пути он пока не знал — так, вперёд, в распахнутый мир…

Лагерь просыпался. Туман убегал вниз по реке, и казалось, что его гонит не ветерок, а быстрое течение. Солнце легло на прибрежную гальку, которая блеснула лакированно. Геологи чистили зубы. Рябинин снял с огня кастрюлю и подвесил котёл с чаем — утром больше пили, чем ели.

К столу все шли, подшучивая над новым поваром. Рябинин ошалело раскладывал кашу по мискам…