Камень ангела

— Разве мало было в этом доме неприятностей и без тебя? — загремела она. — Я не стану обслуживать буянов. Либо сядь на место, либо выметайся! — А когда мужчина собрался было дать сдачи, она пролаяла: — Сядь, если хочешь еще эля.

Мужчина сел, что-то ворча себе под нос, а Мари вырвала свой чепчик у Черного Джека. Миссис Баттеруорт повернулась к ней, и Саймон подумал, что сейчас она прикажет его матери убираться из кабака, но тут кто-то крикнул: «Здесь менестрели!» Толпа раздвинулась, освобождая место, и три человека с музыкальными инструментами прошли к очагу.

— Песню! — завопил Черный Джек и начал вместе со своими дружками стучать кулаками по столу.

Мать Саймона надела чепчик, потом выпрямилась и застыла на месте, когда менестрели заиграли один за другим. Очаг отбрасывал желтоватый отблеск на ее бледное лицо, пряди волос выбились из-под оборок. Лютнист кивнул ей, и в его глазах читался вызов. Мари поколебалась, а потом запела тихим хрипловатым голосом — точно так же, как много раз пела вместе с Саймоном на рынках и в трактирах, или в зале у какого-нибудь великого лорда.

Над ней белоснежная роза цветет,
Над ним — темно-красный шиповник…[1]

Мари пела вместе с менестрелем. В трактире стало тихо. Все лица обратились к певцам. Кто-то вынул изо рта деревянную трубку и отбивал такт, заданный лютней, маленьким барабаном и свистулькой.

Кусты разрослись и ветвями сплелись,
И в мае цветут они оба.

Саймон смотрел на мать, и Черный Джек тоже не сводил с нее свои змеиные глазки. Казалось, от нее исходит свет, он затопил всю комнату, и к концу песни все присоединились к поющим.

И шепчут они, что лежат в их тени
Два друга, любивших до гроба!

Когда Мари закончила, все потребовали еще песню, но миссис Баттеруорт возразила:

— Хватит! Вы хотите всю ночь мешать моим служанкам работать?

И Саймон понял, что мать победила, и они здесь остаются.

4

Саймону казалось, что ночь никогда не закончится.

— Когда они уйдут? — спросил он мать, имея в виду посетителей.

— Мы остаемся открытыми до тех пор, пока не закроемся! — отрезала миссис Баттеруорт.

И трактир действительно не закрылся до тех пор, пока из него не вышел последний посетитель, пошатываясь и горланя песню. А когда Саймон окинул взглядом пивной зал, то увидел на полу два-три бесчувственных тела.

— Я их не выношу отсюда, — пояснила миссис Баттеруорт, пнув ногой одного из них, который даже не шевельнулся. — Сами уйдут утром.

Сьюзен отвела Саймона в крошечную мансарду, не больше шкафа, находившуюся на верхней площадке темной лестницы. Перила были сломаны, две ступеньки сгнили.

— И пусть никуда не суется! — зарычала им вслед миссис Баттеруорт. — Мне ни к чему, чтобы он по ночам рылся у меня в сундуках.

— Не обращай внимания, — прошептала Сьюзен. — Завтра ей нужно идти в суд, и ее наверняка оштрафуют. Вот почему она в таком скверном настроении.

Саймон не знал, что такое Корт Лит, но не стал спрашивать. Он огляделся в крошечной комнате, пока Сьюзен расстилала мешковину на деревянном топчане. На полу стояли коробки с тканями и тарелками, старые кувшины, от которых как-то странно пахло, и ящик с яблоками. Где же будет спать его мама?

— Твоя мама спит в моей комнате, со мной, — сказала Сьюзен, словно прочитав его мысли. — Я тебе покажу, если хочешь. — Она дотянулась до крошечного разбитого окошка в потолке и заткнула его тряпками. — Лучше не бродить одному в темноте, хорошо? — посоветовала она, проходя мимо него к двери. — Лестница очень старая.

У Саймона и не было намерения бродить по дому в темноте, но он впервые в жизни ночевал отдельно от матери. Шесть ступенек отделяли мансарду от комнаты, в которой ночевала Мари вместе с Сьюзен. Она была едва ли больше его чердака, но на полу лежал соломенный матрас, достаточно большой, чтобы на нем поместились двое. Женщина, склонившаяся над матрасом, выпрямилась при виде сына. Саймон бросился к ней, и она дотронулась до его лица.

— Саймон, — сказала она, — теперь у тебя есть своя собственная комната!

Она ободряюще улыбнулась сыну, но вид у нее был усталый. Что-то сжалось в животе у Саймона.

— С тобой, — произнес он на цыганском языке, но она ответила по-английски:

— Тебе там будет чудесно.

— Конечно, будет, — сердечным тоном подхватила Сьюзен. — Такой большой мальчик! Ты же знаешь, что не можешь всю жизнь спать в комнате вместе с мамой.

Саймон не отрывал взгляда от двери. Мать взяла в руки синее одеяло, которым они укрывались в лесу.

— Пошли, — обратилась она к сыну и повела его обратно в мансарду.

Скатав одеяло, она положила его в изголовье деревянного топчана.

— Спи, — велела она, погладив его по голове.

Саймон лег на топчан и уткнулся лицом в шерстяную ткань. Она пахла мамой, и в этом было хоть какое-то утешение. Ему казалось, что ночь будет бесконечной.