Он достал альбом и пролистал его до старых набросков и зарисовок. Вот Мария, темноволосая десятилетняя девчушка, предмет его первой влюбленности; вот Карлотта, пышнотелая и сластолюбивая служанка Верроккио, приобщившая его к плотским радостям, когда ему было всего четырнадцать. Дальше – рисунок семнадцатилетнего Джакопо Сальтарелли, ради которого Леонардо не побоялся подвергнуться аресту и изгнанию. Он быстро пролистал зарисовки Джиневры де Бенчи с ее сонным взглядом, как и наброски двух метресс герцога Моро, Чечилии Галлерани и Лукреции Кривелли. Каждую из них Леонардо успел подержать в своих объятиях, прежде чем запечатлеть на бумаге. Следом появился светловолосый Хуан, придворный поэт Сфорца; за ним – хорошенький юноша-француз Эдуард, который почти не говорил по-итальянски, но пленил Леонардо своими прекрасными глазами; дальше – несколько зарисовок маркизы Мантуанской, Изабеллы д’Эсте. Среди этого повсюду были разбросаны дюжины рисунков Салаи.
Наконец Леонардо нашел, что искал. Едва намеченный образ красавицы с миндалевидными глазами, длинноватым носом и пухлыми поджатыми губами. Волосы стянуты в узел на затылке, весь ее облик проникнут печалью о несбыточном. Леонардо передал рисунок Лизе. Он еще никогда никому его не показывал.
– Мать звали Катериной. Ее вывезли из Константинополя как рабыню для ведения домашнего хозяйства, и ей тогда тоже было четырнадцать лет.
Лиза склонилась над рисунком, чтобы получше разглядеть его. Легко прикоснулась пальцами к бумаге, погладила проступающее с нее лицо.
– У меня нет ни жены, ни детей, – задумчиво сказал Леонардо. – Нет отца. Нет матери. Есть сводные братья, но они не признают меня. Есть сводные сестры, которые не знают меня. Мои картины – это все, что у меня есть. Да и те никогда не бывают оконченными. Почти все они заброшены. – Лиза вернула ему рисунок. Леонардо положил его на место и закрыл альбом. – Чем старше я становлюсь, тем сильнее осознаю, насколько я еще молод. В глазах же других я такой, каким выгляжу снаружи, – пожилой мудрец, несравненный и непостижимый гений, почти божество.
– А я не вижу в вас ничего божественного. Божеству не пришлось бы придумывать крылья, чтобы взлететь в небо. – Лиза повернулась и направилась к двери.
– Вы должны рассказать мне. Скажите, откуда вы узнали об этом?
Она пожала плечами.
– Наша семья посещает церковь Сантиссима-Аннунциата. И, разумеется, как-то вечером мы зашли к вам в студию посмотреть ваш эскиз алтарной росписи.
Леонардо перебрал в памяти виденные тогда лица – в надежде, что ее облик отложился где-то в дальнем уголке, но так и не смог вспомнить.
– У вас в студии на всех стенах развешены рисунки крыльев, нетопырей, птиц, – пояснила она. – Их каждый мог видеть.
– Но никто не обращает на них никакого внимания.
– Я обратила. – Лиза склонила голову. – Я жена, я мать, и я дорожу этими своими званиями. – На сей раз Леонардо воспринял ее слова в их истинном смысле – как молитву и как ее зарок самой себе и Богу. Она открыла дверь.
– Встретимся ли мы еще? – прошептал он ей вслед и внезапно испугался, что его слова вылетят за пределы баптистерия, обнаруживая их тайную встречу.
Лишь мгновение она помедлила, прежде чем кивнуть. Он поймал тень мелькнувшей из-под капюшона улыбки. Ее темно-синий плащ вспыхнул в лунном свете, и Лиза исчезла за дверью.
Микеланджело
Граначчи маячил в темном дверном проеме дома Буонарроти.
– Там с Давидом! – Голос его дрожал. – На Давида напали!
Микеланджело быстро оделся, попутно стараясь успокоить бедного Лодовико, вообразившего, будто это городские власти явились среди ночи с известием, что обнаружено мертвое тело Джовансимоне. Кое-как утихомирив старика-отца, Микеланджело сломя голову помчался вслед за Граначчи по темным улицам. Тот на бегу рассказывал, что случилось. Он заснул и проснулся от того, что на деревянный помост под Давидом посыпались камни. Он позвал на помощь, и Джузеппе Вителли выбежал к нему с масляным фонарем – его окна как раз выходят на ту улицу, где стоит платформа. Раскатистый рык Джузеппе и ответный обстрел камнями прогнали вандалов прочь.
– Он пострадал? – спросил Микеланджело. Вспрыгнув на помост, он принялся осматривать гамак из канатов.
– Нет, в него не попали. Но они могут вернуться, – сказал Джузеппе, махнув фонарем в сторону темной улицы.
– Боюсь, мы не сможем оценить ущерб, если он есть, пока не снимем парусину по окончании перевозки, – заметил Пьеро Содерини.
– А вы как здесь оказались? – спросил гонфалоньера Микеланджело.
– Джузеппе послал помощника предупредить стражу о том, что статую атаковали. Услышав эту ужасную новость, я вскочил с постели и поспешил сюда. Ты должен чувствовать, сын мой, что весь город всецело поддерживает тебя и настроен против этих вандалов.