После той памятной ночи Содерини выделил для охраны статуи специальный отряд солдат. Но злоумышленники не повторяли попыток уничтожить Давида. Микеланджело до сих пор не знал, получил ли Давид смертельные раны, но он не мог тратить время на переживания – слишком много у него было дел. Несмотря на многочисленную охрану, Микеланджело тоже почти не смыкал глаз по ночам, постоянно следя за Давидом, а днем он наравне с рабочими перетаскивал задние бревна вперед, помогая платформе катиться по извилистым неровным улицам. По пути им встречалось множество препятствий: орущая детвора, выдающиеся вперед балконы, летящий из окон мусор, испуганно ревущие мулы, норовящие сорваться со своих привязей, и даже сбежавшая лошадь, о которой Микеланджело подумал заранее, однако на пятый день путешествия Давид добрался до площади Синьории.
После длительного сложного маневрирования огромным облегчением было выехать на открытое широкое пространство. Десятки флорентийцев уже собрались возле пьедестала, желая своими глазами увидеть, как на него будут устанавливать статую. Когда платформа с Давидом, все еще закутанным в парусину, вкатилась на площадь, они приветствовали ее ликующими криками – словно вернувшегося с войны героя. Идущий за платформой Микеланджело почувствовал, как возбуждение стало подниматься по его позвоночнику, словно огонек по фитилю. Площадь Синьории – сердце Флорентийской республики, здесь ее правительство охраняло свободу граждан, и здесь же флорентийцы ежегодно проводили празднества, воспевая свою независимость. Теперь и его Давид встанет на стражу свободы и независимости Флоренции.
Потребовалась еще неделя и те же сорок рабочих для того, чтобы дотолкать платформу через площадь до входа во дворец Синьории, отвязать канаты и освободить Давида от пут, а потом поднять его с помощью в
Наконец наступил день осмотра статуи. Стоя на ступеньках дворца Синьории, Микеланджело собирался с духом, прежде чем войти внутрь Давидова убежища и срезать веревки, держащие парусину. Рядом ожидали Граначчи, Содерини, Джузеппе Вителли, Боттичелли, Перуджино и Джулиано да Сангалло – самый узкий круг посвященных. Предстоящий осмотр статуи держали в строгом секрете. Не хватало еще, чтобы по городу поползли слухи об отколотом локте или треснувшей ноге (не дай бог!) раньше, чем они сами оценят ущерб и решат, как исправить дело. Микеланджело от волнения подташнивало. Перед глазами снова поплыли черные точки. Он засунул руки в карманы и погрузил пальцы в мраморную пыль, чтобы унять волнение. Сейчас не время поддаваться слабости.
Пьеро Содерини подтолкнул Микеланджело к двери сарайчика и прошептал:
– Buona fortuna.
Граначчи подал другу зажженную лампу.
Под оглушительный звон, стоящий в ушах, Микеланджело взял лампу, вошел в убежище Давида и плотно закрыл за собой дверь.
Он покинул сарайчик только после того, как, сняв со статуи парусину, тщательно обследовал каждый ее изгиб, каждый дюйм; только после того, как его рассудок осознал увиденное.
Однако он никак не находил в себе сил вымолвить хотя бы слово. Заглянув в его лицо, Содерини простонал:
– О нет! Все плохо. Сможешь исправить дело?
Микеланджело попробовал пошевелить языком.
– Господь… – единственное, что ему удалось выдавить из себя.
– Господи, только не это. Она что, совсем разрушилась, да? – Голос Сангалло дрожал. – Это я виноват. Не канатами надо было его крепить, а…
– Господь сохранил его, – наконец выговорил Микеланджело.
– Что? – подался вперед Граначчи.
– Господь Бог… Господь Бог донес сюда Давида в собственной деснице. – Голос Микеланджело обрел силу. – Господь Бог встал между ним и летящими в него камнями, ибо, клянусь, я не нахожу другого объяснения тому, что увидел. Мрамор целехонек, на нем нет ни единой царапинки.
Содерини выхватил у Микеланджело лампу и бросился в сарайчик. За ним – Джузеппе Вителли.
– Правда? – крикнул им Граначчи. – Я-то боялся, что там уж точно…
– Нет, полный порядок! – послышался возглас Содерини. – Ни малейшего изъяна.
У Микеланджело защекотало в горле. Откуда-то изнутри его существа вылетел смешок. Потом еще, и еще, и еще. И вот он уже хохотал во все горло – так, как не хохотал с самого детства. Он заразил своим смехом Граначчи, Сангалло, Перуджино, Боттичелли. Все они смеялись до тех пор, пока у Микеланджело не полились по щекам слезы.
Один за другим они бегали в сарайчик, чтобы собственными глазами посмотреть на чудо.
– Невероятно! – объявил Джузеппе Вителли. – Мрамор так блестит, что я увидел в нем свое отражение.