Камень Дуччо

У двери Лиза остановилась. Положила ладонь на ручку и в последний раз оглянулась. Печаль сошла с ее лица, уступив место легкому подобию улыбки – скорее, даже намеку на нее. Кончики губ лукаво приподнялись, в глазах загорелись искорки счастья. В этих глазах, в ее лице он увидел отсвет внезапной вспышки их страсти. Отныне это их секрет. Она навечно сохранит его в тайниках души и в моменты воспоминаний будет снова принадлежать ему. Он ждал, что приподнятые уголки губ вот-вот расцветут на ее лице, но нет, этой полуулыбке не суждено было перерасти в нечто большее. Все с тем же намеком на насмешливую улыбку на губах Лиза повернулась и ушла.

Микеланджело

Микеланджело натирал бархоткой правую руку Давида, ритмичные движения спускались от ладони к кончику каждого пальца. Поплевав на бархотку, он навел последний лоск на костяшки, затем отступил, чтобы со стороны осмотреть результат. Статуя, все еще сокрытая в деревянных недрах сарайчика, даже в неясном свете отчетливо сияла белизной. А как она, должно быть, начнет светиться под лучами солнца!

– До завтра. Завтра я опять приду к тебе, – сказал Микеланджело. Он постановил себе проведывать Давида каждый день до самого открытия, которое состоится уже менее чем через неделю. Микеланджело желал, чтобы мрамор к тому моменту выглядел безупречно.

Он выскользнул из укрытия, кивнул стоящему рядом стражу, чья забота – стеречь Давида денно и нощно от вандалов и любопытных глаз. Флоренция и так полнилась слухами о необычайной статуе, кое-кто даже приписывал этому мрамору магические свойства. Микеланджело старался хотя бы внешне держаться спокойно, но внутреннее напряжение день ото дня нарастало, как нарастали и нетерпеливые ожидания публики. А чем больше становилось ожиданий, тем меньше у Давида было шансов оправдать их.

Одна мысль о церемонии открытия заставляла Микеланджело покрываться испариной. Вся площадь превратилась в одну большую стройку: рабочие поспешно заканчивали установку временной сцены, а горожане принесли уже более двадцати пяти стульев – для всех знатных лиц, которых ожидали на празднике.

– Микеле! – Граначчи бежал к Микеланджело через площадь, бешено размахивая руками. – Микеле!

Господи, ну что там еще? Микеланджело издал стон. Еще одной неприятности он просто не выдержит. Только не сейчас.

– Ох, Микеле, лучше бы тебе узнать все от меня. – Запыхавшийся Граначчи взобрался на импровизированную сцену. Лицо его было мрачным.

Микеланджело прислонился спиной к доскам Давидова убежища, желая найти в них не только физическую, но и моральную опору. Вдруг Граначчи явился передать, что его родичи решили проигнорировать церемонию открытия? Микеланджело так и не сообщил семье о полученной им щедрой плате за работу. Он хотел показать им свой мешок с золотом на официальной церемонии – сделав это кульминацией торжества. Микеланджело пригласил их на праздник, но они пока отмалчивались. Он уже дважды напрямую спрашивал, придут ли они – прошлым вечером за обедом и сегодня за завтраком, – но ответа так и не получил. Если семья Буонарроти пропустит церемонию, триумф Микеланджело будет неполным.

– Леонардо, в нем все дело, – сказал Граначчи.

Микеланджело зло скривился. Со дня наводнения Леонардо как будто где-то отсиживался. Его всего раз или два видели в городе.

– И какую пакость старикашка решил преподнести мне на этот раз?

Граначчи судорожно вздохнул.

– Он представил публике новую картину.

– Что?

– Да, народ уже выстраивается в очередь на целый квартал, чтобы увидеть ее.

– И накануне моей победы, naturalmente.

– Говорят, это несравненный шедевр.

– Дай-ка отгадаю. Не иначе, это та фреска в городском совете. – Микеланджело позволил себе отдышаться. Леонардова «Битва при Ангиари» прославилась в городе еще до того, как кисть маэстро впервые коснулась стены. Этот символ мощи и независимости Флоренции расположится во дворце Синьории, в том же здании, на страже которого будет стоять Давид. Если Леонардо ухитрился завершить роспись, на открытие Давида публика специально не пойдет, разве что взглянет на него мельком, ожидая на площади своей очереди, чтобы поглядеть на новый шедевр маэстро.

– Да не фреска, – возразил Граначчи. – Портрет.

– Чей же? – Интересно, кого это сподобился написать Леонардо, да так, что Граначчи говорит об этом с придыханием? Неужто короля Франции? Или папу? А может, самого Господа Бога?

– Матрону, – благоговейно выдохнул Граначчи.

Микеланджело рассмеялся.

– Ох и напугал ты меня, mi amico, ох и напугал. – Он похлопал друга по спине. – Успокойся и забудь. Подумаешь, небольшая картина. Чего такого необычайного в ней может быть?

Леонардо