Камень Дуччо

Пусть и не высказанное, имя Джироламо Савонаролы повисло в воздухе. Теперь никто не произносил его вслух, но дух его обладателя еще не покинул город. Совсем недавно, в канун полуторатысячелетия, многие флорентийцы боялись приближения конца света; о нем свидетельствовали страшные события, происходящие в мире: на земли Италии вторглось войско французов, многочисленные города-государства яростно грызлись и вели нескончаемые войны, то и дело свирепствовала чума, папство Александра VI обернулось невиданным падением нравов, лихоимство и другие пороки расцвели пышным цветом… Напуганные граждане Флоренции обратили свои взоры к Савонароле, моля о спасении своих бессмертных душ. Его страстные проповеди о греховности и жадности разожгли в городе настоящую истерию, а когда флорентийцы свергли и прогнали из города Пьеро де Медичи, Савонарола легко занял освободившееся место и прибрал к рукам бразды правления. Повинуясь его приказам, горожане стаскивали на площадь Сан-Марко и сваливали в огромные кучи все свое ценное имущество: музыкальные инструменты, картины, книги, статуи, флаконы с духами, игральные карты, роскошные наряды, украшения. По его повелению все это сжигалось на кострах тщеславия во имя очищения Флоренции от греха. Однако тот ужас, что Савонарола поселил в умах людей, не мог жить там вечно. Когда Савонарола взялся обличать в пороках папу, церковь немедленно отреклась от него, а вскоре и горожане возненавидели того, кому еще недавно истово поклонялись. В 1498 году папа отлучил Савонаролу от церкви, и тогда флорентийцы, подвергнув пыткам поверженного кумира, приготовили ему его собственный костер. Но изгнать из умов проповеди Савонаролы и посеянный им ужас было сложнее, чем уничтожить его самого. Казалось, даже прах его источал ядовитые миазмы животного страха.

– Савонарола мертв, – убежденно сказал Микеланджело, в равной мере стараясь убедить как святого отца, так и себя самого.

– Я знаю, – шепотом ответил отец Бикьеллини. – Но люди теперь не столь великодушны и снисходительны, как были когда-то. Они все еще запуганы. Многие обвинят тебя в том, что ты поддался искушению дьявола, если узнают, о чем ты сейчас думаешь.

– Практика никогда не давалась легко.

– Но сейчас это опаснее, чем когда-либо.

– А я сейчас нуждаюсь в ней сильнее, чем когда-либо. Пожалуйста, помогите! Я точно знаю, что камень живой. Я ручаюсь в этом, хотя пока не слышу его голоса. Я должен пробудить его, чего бы мне это ни стоило. А для этого мне снова нужно учиться.

– У тебя накопилось множество рисунков. Пусть они служат твоей учебе. Изучай работы других мастеров, впитывай их знания. И потом, многое ты мог бы почерпнуть из книг и от наставников. Поверь, тебе нет надобности снова браться за старое.

– Мудрость – дочь опыта, – твердо возразил Микеланджело, в точности повторяя слова Леонардо. И пусть они горечью отдавались на языке – сейчас он верил в эту истину так пламенно и беззаветно, как не верил еще ни во что и никогда.

– Не забывай: у этих стен есть уши, – предостерег его отец Бикьеллини.

– Я буду осторожен. Тише мыши. Обещаю вам.

– В этом я нисколько не сомневаюсь. – Лицо святого отца смягчилось. – Но если я за что и боюсь, то не за собственную шею. Мне не будет оправдания, если тебя арестуют или, чего доброго, отлучат от церкви из-за моего попустительства.

– А будет ли вам оправдание за то, что вы не помогли мне увидеть замысел Господень в этом упрямом мраморе?

Микеланджело последовал за отцом Бикьеллини вниз по темному сырому и мрачному коридору. Масляный фонарь в руке настоятеля излучал дрожащий свет. Где-то в высоте отдавались гулким эхом их шаги, словно они ступали по дну глубокого колодца. Когда они подошли к тяжелой деревянной двери, настоятель снова спросил Микеланджело:

– Уверен ли ты, сын мой, в своем желании снова испытать все это?称

У Микеланджело все сжалось в груди. Откуда ему знать? С семнадцатилетнего возраста нога его не ступала по этому коридору, а тогда он был еще слишком молод, чтобы осознавать все возможные последствия. Уходя отсюда в последний раз, он поклялся себе, что больше никогда не вернется в это мрачное место. Однако вернулся – попирая установления церкви и законы человеческие. Если кто-нибудь узнает о том, что он был здесь, кара последует неминуемо – его изгонят из города, арестуют или казнят. Отец отречется от него. Как же он может быть уверен в том, что поступает правильно?

– Да, святой отец, я уверен, – сказал он.

Отец Бикьеллини хмыкнул в знак согласия. Вынул из кармана тяжелый железный ключ, вставил его в замочную скважину. Раздался скрежет, и замок поддался. Толчком он открыл тяжко застонавшую дверь.

Волна вони вырвалась из темного нутра помещения и окатила их. Микеланджело сморщился и торопливо зажал рукой нос и рот. Он и позабыл о том, какой тяжелый смрад стоит здесь.

Микеланджело всмотрелся в чернильную темноту. Прежде он много раз бывал тут, но сердце тяжело бухало в груди, будто он заглядывал в неведомое.

Отец Бикьеллини зажег от своего фонаря лампу и передал ее Микеланджело.