– Так, значит, это правда? – изумился патер Квидо. – Мы этому не верили… Но у тебя нет причин лгать! Понимаешь, нам казалось подозрительным, что вдруг погиб тот, кто состоял у нас на службе и всегда служил верно, добиваясь Пизанского архиепископства, и сведения его были всегда такие надежные… Почему именно он погиб?..
– Это правда, – твердо промолвил Микеланджело. – Только приор Сан-Спирито, отец Эпипод Эпимах, был убит чернью во время французского плена, а каноника Маффеи пожрала огненная старуха, сожженная старуха, которую Лаверной звали, она по ночам пугала, гонялась за выдающимися духовными особами…
Франческо, вытаращив глаза, бледный, быстро перекрестился.
– Удивительная старуха! – покачал головой патер Квидо. – Но я тебе верю, Микеланджело, бывают такие огненные старухи, что ищут только духовных особ… А как она пожрала его, – ведь он был такой толстый?
– Не знаю, – ответил Микеланджело. – Но о канонике Маффеи было много разговоров, – может, иные рассказы о нем были неправдой, просто выдумки, по книге мессера Боккаччо, но довольно и того, что было в действительности. Я особенно об этом не думал, знаю только, что как-то раз, когда каноник Маффеи возвращался ночью домой, к нему подошла сожженная старуха Лаверна и стала прелюбезнейшим образом ему предлагаться, а он не мог убежать, слишком был толстый, и старуха шла рядом, сулила ему всякие наслаждения, очаровательно улыбаясь, так что он оцепенел от ужаса, и утром его нашли в таком виде перед порталом Санта-Кроче. С тех пор он боялся выходить из дому, но, говорят, старуха все следила за ним, хоть прямо и не появлялась. Он подумал, что она от него отстала, и решился раз опять выйти ночью, не знаю куда, неизвестно мне, куда каноники по ночам ходят. А когда он возвращался обратно, подходит к нему вдруг монна Изабета, мужа которой, золотильщика, он послал раз всю ночь во дворе стоять, на звезды смотреть, не настает ли, по пророчеству Савонаролову, конец света. С недоверием глядел каноник Маффеи на монну Изабету, чей портрет был сожжен на костре анафем и сует, и никак не мог вспомнить, умерла она или жива еще. Но вот она идет рядом, зовет – и прекрасна. Стража говорила, что видела каноника Маффеи у Понте-Санта-Тринита, рядом с ним двигалось что-то квадратное, какая-то огненная картина, потом она вдруг превратилась в огненный шар, горящий портрет монны Изабеты превратился в горящую старуху, в темноте возле моста полыхнули языки пламени, и никто никогда больше не видел каноника Маффеи…
– И все-таки requiescat in pace, – сказал патер Квидо. – Какая ни будь его расплата, все-таки requiescat in расе, потому что это был добрый и верный человек, с давних пор на службе у Борджа, еще в бытность его святости кардиналом-канцлером давал всегда точные сведения, метил высоко, добивался Пизанского архиепископства, и тут пересолил, requiescat in pace. А мы думали, чернь убила его, не верили в огненную старуху…
– Во Флоренции, – тихо промолвил Микеланджело, – много таких знамений… С самой смерти Лоренцо Маньифико, когда треснул свод в Санта-Мария-дель-Фьоре…
– Тсс! – остановил его патер Квидо, таинственно к нему наклоняясь. – Не говори в этом дворце слишком громко о Санта-Мария-дель-Фьоре!
Франческо довольно потер руки. В конце концов патер Квидо, прелат Святой апостольской канцелярии, еще полюбит этого флорентийца, поймет, что он не мошенник, они уже беседуют вдвоем без язвительности, спокойно, душевно… И Франческо гордо выпрямился. Только теперь почувствовал он настоящий вкус этого приятного слова: сотоварищ…
– Знамения – не только во Флоренции, – сказал патер Квидо. – И Рим полон ими. Я долго не верил, пока сам не убедился. Только недавно, задержавшись в Ватикане… видел его… – тихо прибавил он.
И оглянулся на дверь. Франческо понял, пошел – открыл, но там никого…
Патер Квидо поглядел на Микеланджело испытующе.
– Я скажу тебе, флорентиец, – не скажу я, скажут другие, не один я видел, об этом идет много разговоров. Я шел по Ватиканской галерее, ясно его увидал, по бокам два больших языка пламени, идет между ними и кричит благим матом…
– Кто? – вырвалось у Микеланджело.