Камень, или Terra Pacifica

Рассказчик выждал, пока Нестор ласково, потихоньку восстановил горизонтальное положение стола, при этом не позволил упасть с него ни одному из предметов. Правда, никто не придал серьёзного значения неуместному, почти незаметному происшествию, потому-то внимание слушателей не прервалось. Иван только улыбкой завершил недолгую паузу, подтвердил основную мысль:

– Да, действительное пространство существует непременно в условиях жизненности, а потом – в собственных измерениях длины, ширины, толщины, глубины и ещё чего угодно.

Затем он снова взглянул на Леночку. Поправил мысль:

– А можно и не мерить его, а просто видеть

Та улыбнулась, и на краткое время внутри её взора возник нечужой образ Афанасия.

***

Грузь устал скакать.

Пирамиды по-прежнему восседали на линии, разделяющей небо и землю, размытой голубовато-сиреневой дымкой, а Грузь сел на бело-кремоватый камень. В расщелине меж иных таких же камней, что расположились подле него, он увидел крохотный родничок. Тот почти беззвучно пробивался откуда-то сбоку. Оттого научный сотрудник тотчас вспомнил, что ему давно хочется пить. Ведь, ещё будучи на пути с вокзала, он предвкушал получить удовлетворение собственной жажде, собирался поставить греть чайник немедленно, едва придёт в свой насиженный рабочий закуток, чем-то похожий на просторный гроб с окном. Но тут эта фотомодель, этот скотч, это белое пятно и это всё не очень обдуманное перемещение в пространстве. Чайник оказался недосягаемым.

Сунув голову в расщелину до упора, вытянув губы так, что видел их собственными глазами, Грузь всё-таки не достал до родничка. Непроизвольно ему вспомнилась вроде чистенькая консервная баночка из-под огурцов, отвергнутая его пяткой. Она ведь появилась у его ног для чего-то в будущем. «Вот так всегда, – подумал он, – когда судьба даром подставляет необходимую тебе вещь, ты пренебрегаешь ею, смеёшься над её явно грубой неуместностью и кажущейся совершенной бесполезностью. А вскоре тебе приходится горько сожалеть о том, что не разглядел случайного помощника, не удостоил этот поистине счастливый случай хотя бы скромным вниманием своего светлого ума. И в результате остался ни с чем». Патетика про себя выраженной мысли сама собой внезапно переросла в действительный, теперь поэтический звук.

– «Je mouris du soif pres fontaine…

(От жажды умираю над ручьём (фр.))

– Да… от жажды умираю над ручьём. Смеюсь сквозь слёзы и тружусь играя. Куда бы ни пошёл, везде мой дом, чужбина мне – страна моя родная», – вслух процитировал он бессмертного Франсуа и по-новому оглядел мир вокруг себя.

***

СОБСТВЕННОЕ ВИДЕНИЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ ИВАНА, ОБНАРУЖЕННОЕ БОРИСОМ ВСЕВОЛОДОВИЧЕМ ПРИНЦЕВЫМ

Принцев тоже слушал и одновременно соображал. Правда, собственных мыслей у него маловато. Зато он озабочен темой скрытности, увлечён методами борьбы. То ли жизнь изрядно его покусала, то ли врождённое ощущение конфликтности исторического мира даёт о себе знать. Пласты исторического материала облепили весь его мозг. Так в сознании Бориса Всеволодовича накапливался многомерный временной осадок. Правда, не бывает временного потока, там лишь долгота. Так оно правильнее, потому что нехорошо, когда говорят: время бежит, ускоряется, замедляется. Не может оно двигаться, потому что движение всегда имеет скорость, а в скорости уже присутствует время. Получается тавтология. Поэтому – долгота. А уже она может продолжаться или скукоживаться. Мир, где присутствует долгота, совсем не похож на мир обитания всяких расстояний. Но долгота времени, подобно расстояниям пространства, может обогащаться различными направлениями: вперёд-назад, влево-вправо, вверх-вниз, образуя собственную многомерность. То есть, она способна принять временной образ линии, плоскости, объёма. И многомерный мир времени, возможно, имеет своих обитателей. Временников.

Тот и другой миры – антиподы. У них – вечная борьба за выживание. Идёт захват выживания, потому необходима им именно та самая жизненность. Отнять её, чтобы добавить себе. А может быть, хм, кто знает, мы-пространственники вместе с ними-временниками – есть просто мы, каждый из нас, этаких изгоев. Тут и там. А в момент смерти «я» пространственный и «я» временной – бросаем тень друг на друга, тень смерти, а потом сливаемся в единство, в целостность себя и высвобождаем искомую жизненность, одну – на двух бывших антиподов. Высвобождаем, одновременно обретаем. И борьба не имеет смысла. Образуется семимерный мир, где слиты оба трёхмерия, плюс жизненность. Или…

– Или что? – Нестор выявил нетерпение, ощутив неожиданный поворот в линии рассказа.

– Или наоборот, – Иван вскинул брови, – мы оба схлопываемся до нулевой геометрической точки, превращаемся в изначальность. Аннигиляция, абсолютная смерть. Бесшумная и незаметная.

Похоже, Иванова “байка” закончилась, как говорится, на самой неожиданной для оптимизма ноте.