Камень, или Terra Pacifica

– Почему? – поспешил вставиться Принцев. – Нестор и весь его отдел важности не позволит схлопывания. Он это сделает при помощи многомерной чувствительности, где тоже есть свои обитатели, то есть, опять же, мы сами. Возникнет некая «троица» этих многомерностей. Красивая ведь вещь. А пока – раскидала нас неведомая сила, а собрать-то некому. Да, Ваня?

– Шути, шути, – нехотя отозвался Иван, – но собрать себя дело нешуточное, а, значит, и ненаучное. Не для нашего института. Наша наука, её конструкции, не позволяют выстроить цельное здание. Даже фундамент не укладывается. У неё – вечное производство земляных работ, рытьё котлована. Или небольшого земляного зияния, похожего на котлован.

Принцев подобрал губы, свалил голову набок.

(Вскоре после того)

Потом в помещении, похожем на просторный гроб с окном, началась и продолжилась тишина. Каждый из учёных смотрел в неразгаданную удаляющуюся точку, пытаясь преодолеть собственную неопределённость и собрать там все составляющие личной природной «троицы». Или они пробовали увидеть в той точке опасность начала всеобщего схлопывания личных и чужих пространств, времён, притяжений, прочего и прочего?

И вот, будто бы разглядев, наконец, разборчивую ясность в сугубо личной точке, Борис Всеволодович спросил не без насмешки:

– Да, а где же тут всё-таки матрёшка?

– Не видно?

– Увы.

– Оно и не должно быть видно. Ибо всё мной рассказанное – по сути – Божье начало. Пространство, время, масса – его производные. Форма, её созревание, устремлённость вместе с ценностью, а возможно, и ещё много чего другого пронизывают друг друга. Многие «начала» вставлены в единое «начало». Понял?

– Ага. Понял. Ты с него бы и начал. Это же действительно красота неописуемая, в нём же находится истинное творчество, авангардист ты наш, – Принцев медленно обвёл взглядом панораму вокруг себя, машинально, разок-другой, останавливая этот взор на поверхностях столов, на витринах шкафов, где покоились бесподобные образцы ископаемого творчества для исследования.

По-видимому, разное поняли вдруг остальные сотрудники, забывая о собственных достижениях в области основного профиля института. Оттого вновь повисла тишина. Каждый, на миг почувствовал себя в роли некоторого начала.

И теперь кто-нибудь со стороны мог бы вставить их друг в дружку без особых усилий в замечательную матрёшку да уйти в свою сторону. Что, собственно говоря, тут же произошло без чьей-либо на то заметной воли. Тишина и пустота стали господствовать во всём помещении, похожем на просторный гроб с окном. Ну, ни единой живой души. Всё? Крышка? Разве настал конец всему, не успевшему здесь как следует оформиться? Неужели возвелась-таки предполагаемая губительная грандиозность, а мы не заметили?

(А тем временем)

Нестору такое не нравилось. И остальные персонажи пригорюнились. Институт науки высот пока не создал основной стратегии проникновения в тайны творчества. Есть, есть намётки, есть даже направления, но с продвинутостью туговато. Образцы мало тому помогают. Прорыва скуки творчеством здесь не делалось. То ли силы не хватало, то ли остроты не отточилось. Дыра во власти всеобщего охвата временем тоже не прочитывалась. Тьма кругом, хоть глаза выколи. Событиям некуда влечься. А пора бы. Ой, пора. Полителипаракоймоменакис напряжённо сомкнул гладкие веки.

– Вот что, ребятки, – сказал крупный учёный, преисполнившись некоторой целеустремлённостью, – вы тут беседуйте на здоровье, умничайте, продвигайтесь талантами, а мы с Борькой двинем в дальний путь по необъятной нашей планете. Чувствую, чувствую выход событийности. Грядут приключения. Не нравится мне этот Пациевич. Не милы мне матрёшки его. Тем более – из фокусов. И вообще, кто он такой? Сотрудник или соперник? Конечно, соперник, ничтожный конкурентишко. Надо взять его с поличным.

– С поличным? – Борис Всеволодович вроде струхнул, он испугался неожиданно и определённо как бы за собственную судьбу; мы даже заметили бы выпавшую на его лицо бледность, да вот плотный загар того не позволяет изобличить. – Вероятно, ты имеешь неумолимые подозрения, или даже выявленные улики? – молвил он разреженным баритоном, а в голове пронеслось: «некстати, ой, некстати».

– Да, браток, теперь ты улавливаешь мысль на лету. Его это рук дело – баловаться перемещениями наших замечательных учёных. У него, кажется, даже машинка для того имеется: «проницателезатор». Мало ли куда он проницает. И Афанасия он этой машинкой засосал. Вот приедем к нему врасплох да найдём там нашего пленённого Афанасия, пока ещё куда он его не отправил. Конкуренция, тем более, нечистая, знаешь, на всё пойдёт.

Принцев потеребил очки, будто собирался их снять, но затем ещё плотнее насадил на уши.

– Конкуренция, она да, она неразборчива, – сказал он, с радостью оправляясь от первоначального испуга, даже хихикнул, – поехали.

***