Камень на камень

— Ты что, за мое здоровье не выпьешь? — И одной рукой его за шкирку, в другую рюмку и хотел силком анисовую ему в глотку влить, а он как плюнет мне в лицо. — Ах так, сукин сын? Я к тебе с водкой, а ты плеваться?!

Вскинул его под самый потолок и грохнул оземь, корчма ходуном заходила. У него стон вырвался, словно последний вздох. Я испугался, не убил ли ненароком мужика, он ведь уже в годах был, а ну как старые кости в нем рассыпались, с такой-то высоты. Слава богу, кое-как очухался, хозяин ему немного помог. И выкатился из корчмы чуть ли не на карачках, смирный, как кролик. Только во дворе, когда уже взгромоздился на подводу и взял в руки вожжи и кнут, принялся меня последними словами честить:

— Ты сволочь! Ты ублюдок! Ты антихрист!

Я выскочил следом, но он как стегнет лошадь. А когда уже порядочно отъехал, обернулся и пригрозил:

— Ну погоди, ужо мои ребята подрастут!

Трое у него было ребят — Войтек, Ендрек и Болен. Ну и когда подросли, хотя только у старшего, Войтека, начали пробиваться усы, раз меня подкараулили. Я возвращался ночью с гулянки из Болешиц. И будто всё против меня ополчилось — захотелось девушку проводить, так она почти что за деревней жила, потом постоял с ней возле хаты полчасика. Но она даже поцеловать себя не дала, чисто телка, губы сжимала, голову отворачивала. И домой идти пришлось одному, дружки меня дожидаться не стали. Ночь темная, глаз выколи, на небе ни звездочки, ни хоть бы серпика луны, собаки только где-то вдалеке лаяли. А я еще пошел напрямик, оврагом, там сплошь кусты, боярышник, можжевельник, лещина, тропку и ту среди этих кустов почти не видать. Да мне что, не впервой было возвращаться ночью одному, и больше случалось делать концы, какой тут может быть страх. Иду, посвистываю: эх, ребята, бравые солдаты, утки над рекой, гуси над рекой, девушка-красавица, не спускайся за водой, как бы гуси за тобой, ой. Вдруг из кустов выскочили Пражухи и на меня с кольями. Я не успел нож вытащить — полумертвый упал на землю. Чувствовал, как меня ногами пинают, но не больше чем с минуту, а потом уже ничего не чувствовал, не знал, то ли я живой, то ли убитый. А утром шел по этой тропке какой-то мужик и рассказал в деревне, что в овраге труп лежит.

Недели две я не мог с кровати встать. Хоть и лежал, все у меня болело. Мать знай сменяла припарки да слезы надо мной лила:

— Господи, Шимек, сколько я тебя просила! А сколько богу молилась! В могилу хочешь меня свести? Обещай, что это в последний раз.

Но как обещать, даже матери, когда я себе поклялся, что не прощу. Подожгу, убью, но не прощу. Только вскоре началась война, и пришлось мне идти воевать. Правда, войну мы в два счета проиграли, в деревне еще выкопки не кончились, а я уже вернулся домой. И почему-то вся история с Пражухами показалась мне точно случившейся на другом свете. Тошней было из-за этой проигранной войны, чем из-за Пражухов. И верно, я бы всякую обиду позабыл. Да отец снова за свое: опять Пражух, пока я был на войне, межу взлущил, потому как, паразит, рассчитывал, что я не вернусь. Ну и: сделай что-нибудь да сделай что-нибудь, земля больше этого не снесет. Сходи хоть в суд подай. И никак я не мог ему втолковать, что теперь подавать некуда. Ну куда? Польши нету, значит, и судов нет. А он свое:

— Войну проиграли, неужель еще и Пражухам проигрывать?

Тогда выбрал я день, закинул на телегу плуг и, хотя что у нас, что у Пражухов поля были уже засеяны и кое-чего даже успело взойти, снова распахал, что было нашего, пусть знает, гад, что я вернулся.

На следующий год в Лисицах была ярмарка на Петра и Павла. Я бы, может, и не пошел, да негде было рожь смолоть, потому что мельницы жандармы охраняли, как цепные псы, и требовалась квитанция, что поставки сданы. Хотя, случалось, у кого и есть квитанция, все равно зерно реквизируют, да еще морду набьют. А в Лисицах как раз у одного, Пасенько по фамилии, был ветряк и к тому же дочь на выданье. Старая дева уже, Зоськой звали. Я ее по гулянкам знал, она не раз приглашала, чтобы как-нибудь зашел. Но, во-первых, до Лисиц от нас не близкий путь, а во-вторых, уж больно некрасивая была девка, приземистая, спина вровень с задом, зубы как у лошади, да еще смеялась когда надо и когда не надо. Но чего не сделаешь ради хлеба. Пойду, подумал я, свожу ее на ярмарку, старик наверняка хоть с четверть ржи тишком смелет. И потом немножко с ней погуляю, пусть мельник подумает, я жениться хочу, может, война надолго не затянется. На худой конец куплю ей на ярмарке собаку, кошку или бусы, чтоб не поминала лихом.