Камень на камень

Злость моя прошла, и я даже стал себя корить — чем, по правде говоря, воробьи виноватые? Но что поделаешь, раз уж подвернулись под руку. Я бы мог точно так же хату вверх дном перевернуть или схватить топор и вырубить сад. Должен был, видать, что-нибудь такое сделать, чтобы войти в согласье с самим собой. Кто я теперь? Мало, что заново учись ходить, еще и жизнь заново начинай. А как тут жить, когда все порушилось? Одна корова, ладно, хоть стельная была, но другую прямо жалко было доить. Тянешь за соски, а она морду повернет и смотрит, за что ей такие мученья. И молока едва кружка на утро, кружка на вечер, вот и все. Лошадь, кабы не знал, что моя, ни за что б не признал. Все ребра можно пересчитать. Взял ее за узду, только тогда поднялась. Даже в пустой телеге шаталась — вот-вот упадет. Надо бы ее хоть с неделю овсом подкормить, может, набралась бы немного сил. Но где взять овес, когда в закромах хоть шаром покати. Пришлось ей сечку жевать, да и то из одолженной соломы. А тут жатва началась.

Было у меня десятка два кур, их к себе Макулиха брала, так это ж сколько яиц, даже если через день от каждой куры считать. Сулилась за это цветы на окнах поливать. Так от цветов сухие тычки остались, а на курей, как нарочно, мор напал и аккурат мои посдыхали. Дала мне Макулиха две свои за моих двадцать и обещала к весне несушку.

От изгороди со стороны дороги, хотя раньше все колья были целы, осталась половина.

Была у меня соломорезка, я еще хотел к ней мотор приладить, но кто-то ее позаимствовал. Я почти всех соседей обошел, ближних, дальних, в конце концов возле самой мельницы у Пшитулы нашел, так он еще мне, как последнему дураку, втолковал, будто я сам соломорезку дал ему взаймы перед тем, как попал в больницу. Связываться мне не захотелось. Было так не было — пусть так будет.

Висела коса в овине — как в воду канула. Висели рядом с косой грабли — тоже куда-то пропали.

Пошел я к Стаюде — он последний присматривал за моим хозяйством, мне уже ничего не нужно было, только узнать, вывез ли он навоз на мое поле, потому что навозная яма была вычерпана до дна. А как же, вывез, раскидал, запахал — божился. Но как-то чудно у него глаза бегали, и сам ни разу на меня не взглянул, только все по стенам, по стенам. Пришлось поверить. Не пойду же я у земли спрашивать, скажи, земля, унавозил тебя этот сукин сын?

А в горнице по мышиному помету как по рассыпанной крупе шагаешь, шур, шур. Схватил я метлу, начал подметать. Вдруг слышу, что-то в ведре шуршит. Заглядываю — мышь. И откуда она тут взялась? Диву даешься: ведь ведро для такой мыши все равно что для человека колодец. Без лестницы ни войти, ни выйти. И тоже пришлось поверить, что она с водой туда попала. Вода высохла, мышь осталась. Выпустил я ее, не убивать же в отместку за все глупую мышь.

У богоматери над кроватью, глянул, стекло разбито. Под кроватью полно водочных бутылок. Лампочка под потолком вывернута. Хорошо, я днем вернулся, успел еще сходить, купить новую. Но, когда вкрутил, оказалось, света нет, потому что не было кому счета оплачивать и электричество отключили.

Были у меня часы, будильник, испорченный, правда, всегда показывал девять часов. Но по крайней мере эти девять часов были. Поглядишь и узнаешь: то надо сделать, се, пойти, поехать, привезти, снять, выбросить, накормить, подоить, а время и так у всякого в себе, незачем от часов ждать подсказки. Так нет же, испорченные, а все равно кому-то понадобились.

Даже на календарь кто-то польстился, хотя был он запрошлогодний. Под распятием на стене висел и так к своему месту прирос, что рука не подымалась выбросить. К тому же нет-нет, а чего-нибудь на нем запишешь, то умер кто, то град, то корова у быка была. Может, пословицы кому понравились, в нем на каждый день было по пословице. А кто не знает, как жить, тому пословица часом чего и присоветует.

Было у меня ведро, в котором я корм свиньям носил, тоже сгинуло.

Были две табуретки, осталась одна.

А больше всего мне было жаль парикмахерский инструмент. Последними словами изругал я того, кто его взял. Чтоб ему околеть под забором. Я-то рассчитывал, может, снова начну стричь, брить мужиков, хотя парикмахер в деревне был. Жмуда Олек. Но и ко мне бы пришли, не молодые, так старые, глядишь, пару грошей для начала б и заработал.

Или пожарная каска, такой каски сейчас не найти, с гребешком, с козырьком, ремешок под подбородком, шишечками утыканный, сама золотая. Висела в чулане на гвозде. И ведь на голову, сукин сын, такую не наденет, куда в ней идти? На пожар? Так все бы на него пялились, вместо того чтоб огонь гасить. А парадов теперь не бывает, и у гроба господня на пасху пожарники в карауле уже не стоят.

Или молитвенник, мне его мать дала, когда умирала. Было их у ней четыре, сколько нас, сыновей. По одному за Сташека молилась, по другому за Антека, по третьему за Михала, а по этому за меня, еще от своей матери она его получила. Только и всего у меня от нее осталось. Лежал в ящике стола. И какой сукин сын по краденому молитвеннику молиться сможет? Выслушает его бог?