Камень на камень

— Ой, этого добра полно. Куры, гуси, утки, еще всякая разность. Тьма-тьмущая. Но я птицу люблю. Поутру дверь в хлев не успеете открыть, а там шум, гам, они уже вас учуяли. А открою дверь, все равно что затвор мельничный открыл. Валит через вас, под вами, сверху. Сплошная туча перьев. И в минуту весь двор в перьях, земля, небо. Собака даже если захочет залаять, перо это ей глотку забьет, лает как будто за стеной. А квохтанья, гоготу, кряканья, кулдыканья еще больше, чем пера. А начнет вся эта орда землю клевать, земля дрожит, точно по ней град лупит. Выглянет теленок из хлева и тут же назад. А вздумаете лошадь запрячь, придется вам ее сквозь этот шум силой тянуть. Есть у меня индюки, есть цесарки. Но цесарки как цесарки. Тихие, боязливые, потерявшиеся среди остальной братии. Не толкаются, под ноги не лезут. А куры — это шантрапа. Разве что яйца несут. Придет зима, яйца подорожают, хоть при своих останешься. У меня даже два павлина есть. Я их держу, потому что народ в деревне привык говорить: там, где два павлина. Иногда который-нибудь хвост развернет, вот и у меня своя радуга. Есть на что поглядеть. Хотя, честно говоря, я и не знаю, сколько у меня этого добра. Не считаю, и все. Да их и не перечтешь, даже если захочется. Мечутся, прыгают, клюются, дерутся, сотню глаз надо иметь. А зальет солнышко двор, все так и переливается. Иной раз до ста с грехом пополам досчитаю, а дальше пропадет охота. Да и зачем считать, подумаю. Прибудет, что ли, мне от этого? Пусть живут несосчитанные. Знал бы, сколько их есть, все б горевал, когда гусь пропадет, или курица, или утка. Ходи тогда, ищи по чужим дворам, по садам, в загатьях, в загуменниках и выспрашивай у людей, не видал ли Кто. А в деревне особо негде искать. Хата к хате впритык, все кучею. Выходит, нужно соседей винить. Когда что пропадет, соседи самые ближние. Но, может, для того люди меж собой и соседствуют? А если ты еще с соседями не в ладах, уж тем более они ближе всех. Или надо западни на хорьков ставить, чтоб и сосед мог туда ненароком попасть. Да и хорьком не стоит брезговать.

Понедельник был, попросил он меня утром, чтоб и его побрить. Потому что понедельник — базарный день, и спозаранку все в палате готовились к приему гостей. Рассвет едва заглянул в окна, а во всех углах уже шептались, вздыхали, читали молитвы. А кое-кто куда как задолго до рассвета просыпался, точно пора уже было обряжать скотину. Так что захочешь подольше поспать, в понедельник не сумеешь. Где-то скрипнет кровать, и сейчас же все остальные кровати начинают скрипеть. Хотя обычно тот, кто просыпался первым, сразу будил остальных:

— Эй, мужики, просыпайтесь! Понедельник сегодня!

И сразу шум, суета. И даже если кто болезнью или увечьем был прикован к постели и не вставал, в понедельник словно бы чудо с ним должно случиться: тоже наводил марафет. Все мылись, брились, причесывались, а кто не мог сам, того другой брил, причесывал, мыл. Потом уже я, когда начал подниматься, всех брил. Работы у меня по понедельникам было хоть отбавляй. Всем до единого чего-нибудь требовалось. Тому баки чуток подровняешь, этому усы подстрижешь, чтобы все кругом знали: он тоже кого-то ждет. И хотя к некоторым никто никогда не приезжал, понедельник был такой день, что могли и приехать. Лошадь могли приехать покупать или поросят продавать, а при случае и навестить больного.