Камень на камень

А если какой обещал, что она у него будет большой барыней:

— Так это вам сперва большим барином надо стать.

А начнет который-нибудь божиться, что ей у него только птичьего молока будет недоставать:

— Птичьего-то молока ладно, а как насчет всего прочего?

А соблазнял который-нибудь, что у него золотые рубли в сусеке зарыты, он, как вернется, выкопает, и все будут ее:

— Сперва подите выкопайте, может, сыны ваши уже давно все повыкапывали.

А другой ее донимал, чтоб под утро, когда все спят.

— Под утро луны уже нет, а изо рта шибает.

А вздыхал какой, чтобы ему господь дозволил хоть на минутку с ней про свою немочь забыть, он бы тогда колокол для костела купил:

— Сперва купите, надо ж послушать, как он звонит.

А хвалился какой, что, хоть он и старый, с ней бы ему припомнилась молодость:

— Пусть сперва припомнится, а то потом вдруг поздно будет, стыда ведь не оберемся.

А просил который-нибудь грудь хотя бы потрогать:

— А какой вам с этого прибыток? Поди не дите уже.

А пожалуется какой, что все его нутро к ней рвется, а ни рукой, ни ногой не пошевельнуть:

— Ну вот, сами видите. Уж если шевельнуться не можете, какая тут любовь.

А если кто-нибудь умирал, она рядом садилась и выговаривала:

— Вы жениться на мне обещали, а сами помираете. Смеялась я, конечно, но смех смехом, а с вами бы поехала даже на простой телеге, заляпанной навозом.

Может, потому она и замуж не вышла, что вечно ее всякие в жены брали, а потом умирали и она как бы все время была вдова. Я тоже, случалось, смеялся, что, кабы не ноги или кабы раньше панну Ядзю встретил, пришлось бы ей стать моею женой. Я не какой-то там ветропляс, да и панна Ядзя женщина степенная, чем мы не пара. Но еще не все потеряно, дай только вернусь домой, потом как-нибудь ее навещу, принесу курицу, яиц, сыру, тогда и поговорим. В доме бы хозяйка была, у меня жена, а то и братья замучили, отчего не женюсь. Сейчас, конечно, с такими ногами, и говорить не об чем, может, я никогда больше не буду ходить, не таскать же панне Ядзе меня на себе, хоть руки у ней и сильные.

Как-то, еще в самом начале, она меня одевала и, увидев на теле рубцы от ран, всплеснула руками:

— О господи! Кто ж вас, пан Шимек, изувечил так?!

— Всякое бывало, панна Ядзя, тут и о гулянках память, и о партизанских годах.

— И вы живой остались?! Боже милостивый! — И чтоб хоть про одну из этих ран ей рассказал.

— Выбирайте сами, панна Ядзя, про которую, — сказал я шутки ради. И она выбрала, на плече, рана была небольшая, но шрам здорово расползся, лет-то прошло немало. Ну и рассказывай ей, как оно было.

Прятался я у одного знакомого в Емельнице, дело было зимой. Деревня в стороне от дорог. С юга леса. Еще и зима не установилась, а кругом уже все замело, только на санях и проедешь. Зверь из леса к самым домам подходил. Выйдешь за порог, а тут косуля во дворе мордой в снег тычется, заяц скок-поскок, куропатки фьють! — точно снег вдруг осыпался с крыши. Чего бояться? Я даже с чердака перебрался спать в чулан. А тут однажды ночью бух! бух! в дверь — открывай! Но прежде чем эту дверь им открыли, они ее сами вышибли прикладами. И взяли меня тепленького, чуть ли не из постели. Штаны едва успел натянуть, они меня с ходу прикладами по спине, по голове — и вперед! Будто страшно спешили.

На двух санях приехали. Трое остались меня конвоировать, а другие на этих санях покатили дальше. Даже сапог не дали надеть, потому как, наверное, я для них уже покойником был. Босиком, в одних портках и рубахе гнали меня и гнали за санями следом.

У меня пятки к снегу примерзали. Только остановлюсь ступню о ступню потереть, тут же один какой-нибудь хрясть меня сзади. И без того, правда, били, холодно было, видать, для согрева. Они, может, еще сильней меня продрогли, что ни шаг, похлопывали себя по бокам. Вроде в шинелях, в сапогах, с подшлемниками под касками, в рукавицах, но если кто не привычный, так и без мороза мерзнет. Еще руки все время на железе держали, а от железа сильнее тянет, чем от земли.

Сперва я шагал как по раскаленным углям — и понимал, что далеко не уйду. Решил, отойдем за деревню, там брошусь на них, и пусть убивают, где я пожелаю, а не где им захочется, да еще неизвестно где. Чего дальше-то идти, когда все равно конец один. Но за деревней чего-то мне обидно стало умирать, поживу, подумал, еще чуток. Ноги жалеть нечего, так и так они неживые, а хоть немножко еще пройду. Сани с теми все больше отдалялись, казалось, что они в снег проваливаются и вот-вот исчезнут. А эти, сзади, всё мне наподдавали, слишком медленно, мол, иду.