Камень, ножницы, бумага

Я вышла на улицу и встала столбом, как будто для меня в этом мире больше ничего не оставалось. Солнце уже скрылось за домами, и от земли тянуло сыростью и холодом. Холод я почувствовала ногами – лодыжки как будто обхватило ледяной рукой. За оградой из сетки-рабицы, границей соседнего участка с крохотным садиком, стоял парень приблизительно моего возраста, уставившись на меня неподвижным взглядом. Он вцепился в ограду, его пальцы с обкусанными ногтями побелели от усилий, которые он прикладывал, чтобы держаться за проволоку.

– Привет, – сказал он, прижавшись к сетке лицом с такой силой, что плоть, нарезанная ромбами, вылезала наружу, как сырое тесто.

Тут я поняла, что передо мной – умственно отсталый. Мне захотелось оттолкнуть его лицо, чтобы он прекратил на меня глазеть. Я кинулась прочь, бежала, потом остановилась отдохнуть, присев у входа в какой-то дом в нескольких кварталах оттуда. Возвращаться домой у меня не было никакого желания – хотелось лечь на травке и лежать. То, что мы с Марито совершили, – грех, и теперь мне предстоит за него расплачиваться. Всё то, что мне годами говорили в школе, мелькало у меня в мозгу. Высказывания моих подруг и моей мамы, все те фразы, над которыми смеялась Кармен. Они крутились и крутились в моей голове, но не могли полностью заглушить то, что скрывалось глубже: тоску, которая не имела с этими мыслями ничего общего, острую боль, как будто бы из меня вырвали кусок, и теперь там, где раньше было мое тело, зияет дыра. Когда я поднялась, уже стемнело. Вокруг было спокойно, только изредка слышался собачий лай, фырканье двигателя и доносившийся откуда-то из темноты звук сирены.

Я пошла на станцию, сосредоточив все свои чувства на успокаивающем мерном звуке собственных шагов. Никто не знал, что я здесь. Родители очень далеко. Подруг у меня больше не было. Я потеряла Кармен, а теперь и Марито меня оставил. Станция «Карупá» освещалась плохо, а люди на перроне, казалось, были полностью погружены в свои дела. И мне подумалось, что никому ни до кого нет дела, что я могла бы прямо сейчас упасть замертво, и никто не обратил бы на это внимания. Я купила билет и села на скамейку ждать электричку. Не успела я устроиться, как этот слабоумный, сосед Марито, уселся на другой конец скамейки и снова на меня уставился. Я сделала вид, что его не заметила.

– Это вранье, что Марито уехал в Сантьяго, – произнес он и стал двигаться ко мне по скамейке, пересаживаясь всё ближе и ближе.

Он смотрел по сторонам и даже заглянул под скамейку, как будто кто-то мог там спрятаться.

– Его кед – у меня. Я спрятал его в шкаф, чтобы мама не увидела. И я буду заботиться о его кеде, потому что друзья всегда заботятся друг о друге и друг друга любят.

И еще раз посмотрел под скамейку.

Раздался гудок, и слабоумный уставился на приближающийся поезд, как будто внезапно позабыл обо всем остальном и теперь внимательно следит за парадом-алле на цирковой арене. Я не стала пытаться его понять. Он внушал мне такой ужас, что воздух вокруг меня как будто высосало и воцарился вакуум. Как только электричка остановилась, я бросилась к открывающимся дверям и быстро вошла в вагон. И единственное, о чем я была способна думать, – так это о том, чтобы – ну пожалуйста! – этот дебил не стал бы меня преследовать.

14

Звонок разбудил меня в три часа ночи. Я уснула на диване в гостиной перед включенным телевизором, укрывшись своим детским одеяльцем. На какой-то миг подумалось, что звонок мне приснился, но он прозвонил еще раз. Это был домофон, и звонил он настойчиво. Марито. Я побежала в кухню.

– Альма? – раздался в трубке женский голос.

– А кто это?

– Кармен.

Кармен. В три часа ночи, после двух лет, в течение которых мы не виделись, но сердце у меня в груди подпрыгнуло от радости. Я открыла ей входную дверь в подъезд и вышла на лестничную площадку встречать. Лифт поднимался, я считала этаж за этажом, и сердце мое колотилось всё сильнее и сильнее, пока от этого молота внутри не заболела грудь. Я думала, что едва Кармен откроет дверь, я брошусь к ней, обниму, расцелую, и все, что с нами случилось, станет неважным. Но когда открылся лифт, единственное, что я смогла почувствовать, – так это страх: необъяснимый, пригвоздивший меня к полу, как будто она переложила на меня свой груз, – страх такой силы, о существовании которого я даже и не подозревала.

Она вошла в квартиру сразу же, раньше, чем я, и только после того, как я закрыла дверь, обняла меня. Объятие получилось сухим, таким непохожим на объятия нашего детства и отрочества, что я чуть было там же не разрыдалась.

Но как-то инстинктивно я поняла, что сейчас все эмоции лучше подавить.

– Мне нужно побыть здесь несколько дней, – сказала она. – Пожалуйста, позволь мне у тебя пожить.