Камень, ножницы, бумага

Родители возвращались уже завтра, но я ей об этом не сказала. Там видно будет, что-нибудь придумаю, чтобы они согласились ее приютить. Вечером я ничего не ела и вдруг почувствовала, что очень голодна. Кармен пошла со мной на кухню и села к столу, положив на него руки. Я спросила ее про Эмиля. Она ответила, что он у друзей, и замолчала. Возвращаясь к этой сцене сегодня, я безумно хочу, чтобы всё сложилось по-другому. Она, должно быть, хотела всё мне рассказать. И точно знаю, что меня подмывало рассказать ей обо всём, что со мной случилось, рассказать, что мне хотелось, чтобы всё у нас было как раньше, когда мы садились спиной друг к другу на срединном острове и говорили, говорили, пока не находили решение любой проблемы. Но когда-то я предала ее и стыдилась этого, и, вместо того чтобы сказать ей о своих чувствах или попросить прощения, старательно делала вид, что ничего такого не было. И эти старания поглощали меня настолько, что вести себя естественно у меня не получалось.

– Мне нужно помыться и поспать. Я очень устала, – сказала Кармен.

Я отвела ее в ванную, захватив по дороге из шкафа в коридоре чистое полотенце, открыла кран с горячей водой. Всё это мы делали молча, как будто бы та стена, которая столько раз стояла между мной и Марито, сейчас выросла между нами. Я, наверное, думала, что мы еще наговоримся, что это естественно, ведь нам нужно время – вновь привыкнуть друг к другу. Мне было семнадцать лет: как могла я не верить в то, что впереди у нас – вся жизнь?

В любом случае, как мне теперь вспоминается, я обдумывала разные способы вновь сблизиться с моей подругой, пока грела рис в кухне, прислушиваясь к шуму воды, доносящемуся из ванной. Испытанное мной в первый момент счастье ушло и уступило место какой-то неловкости, необходимости двигаться в собственном доме так, будто я оказалась на театральной сцене, позабыв слова своей роли. На меня давила какая-то тяжесть, легким не хватало воздуха. Я принялась за рис, не переставая следить за звуками в ванной. Вот Кармен закрыла кран, теперь, наверное, вытирается, вот уже оделась, сейчас придет.

Когда я поняла, что она не идет, то сама пошла за ней. Она спала – свернувшись в кровати калачиком, как ребенок, спиной к двери, с включенным светом. Раньше, когда нам случалось спать вместе, я всегда жаловалась, что мне мало места. Кармен была из тех, кто раскидывается на всю постель, и от нее ожидалось, что она скорее положит поверх меня ноги или бросит поперек моего лица руку, чем уступит хоть сантиметр своей территории. Еще совсем недавно сама мысль о том, чтобы спать с ней в одной постели, как мы спали в детстве, напомнила бы мне о наших секретах, голосах в темноте, теплоте ее тела, но теперь и это пошло прахом. Что же с ней случилось, что она пережила с тех пор, как мы виделись в последний раз? Я перестала думать о своем предательстве. Что бы с ней ни происходило, она так изменилась, что мне было трудно ее узнать.

Я легла рядом и выключила свет. Придвинулась, чтобы вдыхать запах ее волос. Теплота ее спящего тела успокаивала, и я постепенно, подчиняясь ритму ее дыхания, погрузилась в сон.

Ее крик разбудил меня едва ли через час после того, как мы уснули. Она сидела в постели с широко распахнутыми глазами и изменившимся лицом. Когда я тоже села, она посмотрела на меня, словно не узнавая. Ее сотрясала дрожь.

– Ты не знаешь, – сказала она.

Я обняла ее. В первый раз в жизни я чувствовала себя более взрослой, чем она, и более сильной. И спросила у нее, о чем я не знаю. Она мне не ответила.

– Марито уехал в Сантьяго? – спросила я.

Она отрицательно покачала головой, и я ждала, что она скажет что-то еще, но она поднялась и сказала, что пойдет в кухню за стаканом воды. Я направилась за ней. Через окна гостиной в квартиру проникал сумеречный свет рассвета.

– Где он? – спросила я с порога кухни.

Кармен, склонившись перед открытым холодильником, искала в нем бутылку с водой, а когда выпрямилась, я увидела то, чего не заметила раньше. Она была беременна.

Во мне как будто образовалась пустота, и я села. Где же Марито? Почему она здесь, в моем доме, беременная? Почему спала, скрючившись? Почему она кричала? Но я ни о чем ее не спросила. С какой-то ошеломляющей ясностью я вдруг осознала, что чем бы ни было то, чего я не знала, оно для меня чрезмерно. Я обняла ее и поздравила с ребенком, а еще спросила, когда она его ждет. Но мне было трудно смотреть ей в глаза. Я до ужаса боялась, что она расскажет мне о том, о чем всего секунду назад я так хотела знать.

15