Камень в моей руке

— Я надеялся, что мы еще увидимся, — произнес он незнакомым, надтреснутым голосом. — Мы не уберегли ее, Крис. Ребенка, не знающего, что такое злость, зависть, жестокость… Способного видеть только добро, хрупкую красоту мира.

Он сдавленно зарыдал. Я хотел сказать что-то, но все слова как-то разом обесценились, потеряли смысл. Впрочем, Келлер и не ждал утешения. Он растравлял свое горе, словно ворочая ножом в глубокой ране.

— Ты знаешь, в те страшные дни после падения, когда я на краткий миг приходил в себя, обводил помутневшим взглядом больничные стены и тут же снова терял сознание от адской боли, в моем воспаленном мозгу успевала промелькнуть только одна мысль: «Зачем? Зачем Ты оставил меня в живых? Зачем вместо легкой смерти Ты дал мне бессмысленные страдания?», — Келлер говорил странно спокойным, каким-то бесцветным голосом. — Но я неистово верил в Провидение. Я знал: в том, что Он сохранил мою никчемную жизнь, есть свой смысл, просто пока мое предназначение скрыто. И вот прошло почти тридцать лет, а я так и не открыл его. Я тут здорово хорохорился перед тобой. Но правда безжалостна: моя жизнь пуста и бессмысленна. С каждым годом я только терял друзей и умножал печали. И вот только сейчас я прозрел. Предназначение было в том, чтобы привести в мир эту маленькую девочку, оберегать ее, как редчайший цветок, чтобы ее дар раскрылся в полную силу. Но я провалил свою миссию, Крис. Я предал ее еще до рождения и не сумел уберечь, когда судьба подарила мне еще один шанс.

— О чем вы говорите?

— Анника — моя дочь. Мы с Кларой любили друг друга. Инвалидам запрещено создавать семьи и заводить детей, поэтому мы вынуждены были скрывать свои чувства. И вот, в один из дней она прибежала вся сияющая, наполненная звонким счастьем и выпалила, что ждет ребенка. Умоляла: уедем далеко, хоть в Сибирь, начнем жизнь с чистого листа. Но я испугался. Я просил ее избавиться от ребенка. А затем, словно в наказание за мое малодушие, новый удар: у плода было выявлено серьезное генетическое нарушение, лишняя хромосома. Я убеждал, заклинал, угрожал, но она стояла на своем. И в этом вся Клара. Всегда жила, слушая лишь свое сердце. В клинике ребенка сразу же отобрали бы, поэтому на свой страх и риск она разыскала где-то акушерку, которая за деньги готова была помочь ребенку тайно появиться на свет и держать язык за зубами. Мы с Кларой не виделись с тех пор. Хайди, которая по старой памяти забегала поболтать со мной на крылечке, пока мать не узнала и строго-настрого не запретила ей видеться со мной, разболтала, что родилась девочка, Анника — крошечная, некрасивая, горластая… Я ненавидел свою только что родившуюся дочь за то, что она разлучила нас с Кларой. Хотя винить следовало лишь самого себя, свое малодушие… Но теперь все уже позади. Скоро мы снова будем вместе, уже навсегда.

— Что?

— Каждый год, в мой день рождения, сердобольные братья из «Мира без боли» присылают мне милый презент. Маленькую таблетку — пропуск в мир, свободный от боли, сожаления и раскаяния, — его речь замедлялась, голос становился все глуше.

— Но разве не вы учили, что нужно пройти свой путь до конца? Бороться до самой последней минуты и никогда не сдаваться?

— Я устал, Крис. Мне нужно отдохнуть. Иди.

Он обессиленно закрыл глаза и запрокинул голову. Я схватил его руку — она была холодной и чуть влажной. Я выбежал из дома, пронесся по пустой улице и затарабанил в двери Хайди.

— До тебя, кажется, так и не дошло?! Что еще?

— Келлер… Кажется, он умирает, — задыхаясь, закричал я.

Когда мы зашли в дом, он все так же сидел в кресле у распахнутого окна, и легкие шторы всколыхнулись от резкого порыва ветра, как паруса. На миг я увидел его на капитанском мостике корабля, который отправился в плавание по неизведанным морям.

Хайди уже вызвала бригаду медицинской службы и теперь бестолково металась по комнате.

— Он не смог смириться с гибелью Анники, — прошептал я. — Я пришел слишком поздно, он уже принял таблетку.

— Иди домой, Крис, — тихо произнесла Клара, переступая порог дома. Она мягко обняла меня за плечи и подвела к двери. — Ни о чем не думай. Мы позаботимся обо всем. Ступай…

Я зашагал по улице. Первые тяжелые капли тяжело шлепались на асфальт, вздымая фонтанчики пыли. Вскоре пелена дождя скрыла все вокруг. Кроссовки моментально промокли и стали чавкать, я стянул их и зашвырнул в кусты. Тротуар превратился в бурный грязный поток. Я брел, не разбирая дороги. Капли дождя стекали по лицу, смешиваясь со слезами. Вспышки молний освещали улицу холодными всполохами.

— Как ты мог?! — закричал я, запрокинув лицо в затянутое тучами небо. — Сейчас, когда ты так нужен мне!

Раздался глухой раскат грома. Я заорал, стараясь выместить в этом крике всю боль и отчаяние, а потом поплелся к метро, распинывая сломанные бурей тополиные ветки.