Камень заклятия

— А если за домом будут следить? Арсения Петровича в селе видели, Николай нахваливал его, вот, мол, мастер по машинам. Если его коллеги проведают, что он жил у вас, не отступятся до скончания века. Одна надежда, что никто не запомнил его имени и отчества, а то, что он классный механик, запомнили точно, и это хорошо. Предупреди Марью Семеновну, если про него будут спрашивать, пусть назовет другое имя и скажет, что это твой друг, были проездом, ехали отдыхать — да зачем я тебя учу, придумаешь сам. За мать не беспокойся, я ее в обиду не дам. А тебя чтоб с этой минуты никто не видел. И напоследок вопрос на засыпку. Почему ваше Оно приказало Никифорову напасть не на тебя — все же свидетель, если не участник, а на твоих родных? Тебе не кажется это странным? У меня такое ощущение, что Оно тебе мстит. Как тебе моя версия?

— Я просто наблюдал, за что мне мстить?

— Не знаю, не знаю. Но ты один остался в живых, вроде как не по зубам привидению. А почему? Я думаю, между тобой и Оно есть связь.

— Ты хочешь записать меня в шаманы?

— Я лишь чувствую, во всем этом кроется какая-то загадка. Ладно, не буду тебя больше пытать. Поговорим через неделю, — уходя, Алексей еще раз предупредил: — В селе тебя нет.

До темноты я скрывался на сеновале, проделал в крыше отверстие и следил за двором. Приходил Алексей со следователем и еще двумя мужчинами, спрашивали маму только о Никифорове. Когда они ушли, мама стала собирать меня в дорогу — приготовила все, что нужно, но в рюкзак не складывала. Мало ли кто мог нагрянуть — сразу бы начали расспросы.

Первый день моего пребывания на покосе я проспал, как вошел в избушку, упал на соломенный матрас и проснулся только поздно вечером — разбудил барабанящий по крыше дождь. К тому же я сильно замерз, зуб на зуб не попадал. Едва встал, все тело болело, нехотя выбрался наружу, справил малую нужду и тут же вернулся к матрасу. Закрылся полушубком, мама всучила его мне чуть ли не насильно, и дрыхал до утра.

Дождь прекратился, но переполненные влагой тучи готовы были снова разродиться. Зверски хотелось есть. Я взял чайник и сходил к небольшому озерку, спрятавшемуся среди огромных елей, набрал воды и заодно умылся. Вода была ледяной, говорили, на дне озерка бьет ключ. Разжег костер и уже через полчаса сидел под ветвистой кроной за ладно срубленным столом, ел хлеб с сыром, пил кофе и оглядывал окрестности. Избушку построили на краю большого луга, окаймленного с одной стороны зарослями тальника, с другой, более возвышенной, — елями и лиственницами. Вся эта местность расположилась в пойме Лены и хоть находилась от нее в нескольких километрах, весной полая вода добиралась сюда по протоке и покрывала на короткое время. И трава здесь всегда была по грудь, в доказательство этого на лугу возвышались три продолговатые скирды.

Я глядел на них, а думал об Ольге. Перипетии последних дней не оставляли мне времени, да и голова была забита совсем другим. Как она там? Знал ли Анисимов о ней, а если знал, сказал ли кукаревцам? Сергеев доверял ему и винтовку мне передал именно с ним. Да и Костя говорил о людях из конторы, а не об одном человеке (причина, из-за которой я до сих пор не позвонил ни Ольге, ни Косте, хотя телефон постоянно носил с собой). Все же надо было настоять, чтоб Ольга на время уехала из города. Если с ней, не дай Бог, что случится, виноват буду я. Виноват я перед Ольгой и в том, что мои отношения с Нюрой зашли слишком далеко.

Христианский обряд покаяния, конечно, придумали мудрые люди, отпущение грехов кающимся — благое дело. Чувство вины — тяжелый груз, не всем дано нести его. Но вопрос в другом, считает ли покаявшийся полностью освобожденным себя от вины? Ведь совсем вина не может исчезнуть. Я думаю, покаяние в церкви все же самообман — от себя не уйдешь.

Царившая вокруг тишина, такая, что было слышно, как падают хвоинки, навевала тоску.

Но ближе к обеду подул холодный северный ветер.

Осень — пора ветров.

К нам из других миров,

Где радости нет и любви,

Тоску они принесли.

Осень — пора дождей.

И тучи приходят с ней,

Холодный дождик без гроз

Из далекого «Моря слез».

Серых пора тонов,

Черных, как ночь, зонтов,

Необъяснимой печали,

Пришедшей из серой дали.

Снова пошел дождь, сначала лил как из ведра, затем ослабел и моросил без остановки три дня. У меня от постоянного лежания заболели бока. Но утром четвертого дня на небе не просматривалось даже маленького облачка. И после обеда я двинул в село, надоело быть в блаженном неведении. Я хотел знать, что с мамой, Лизой, Николаем.

Как стемнело, я вошел в село. Долго стоял возле нашего дома — прислушивался. И лишь потом постучал в дверь и вскоре услышал настороженный голос Николая:

— Кто?

— Сын Зожа.

— Зожа нет, его алкоголики задушили, — Николай вышел на крыльцо, посжимал меня в объятиях и радостно сообщил: — С Лизой все в норме, дня через два выпишут.

— Коля, кто там? — в голосе мамы тревога.

— Террорист пришел.

— Так идите в дом. Андрюша, как ты?

— Все хорошо, мама. Пришел вас проведать. Спи. Мы с Николаем здесь поговорим.

— Кушать хочешь?

— Спасибо! Я там только и делал, что ел.