Каменистая дорога

— В общем, неделю я бродил в доках и побирался, покуда Заика Бруно не сжалился, и не пристроил меня матросом на китобой.

— Так вот как ты попал в это дело, Куто.

— Именно. Китобойное ремесло не то место, куда рвутся по своей воле. Мы ходили по всем морям. Поднимались в северные фьорды, где оставленная в заначке не палубе водка за полвахты превращалась в спирт со льдом. Спускались к южному океану, где шторма никогда не прекращаются и тебе на голову гадят птицы, здоровые, что твой телёнок. Заходили в теплые моря, где женщины с кожей цвета лесного ореха не носят никакой одежды, кроме бус и перьев, и в хинские и нифанские порты, где закутанные по самые глаза девки ещё и татуированы как раскрашенные куклы… И везде мы били китов. Больших китов. Малых китов. Левиафанов с зубами в твою руку и морских коров вообще беззубых. Это бизнес на жире и крови, Юл… Ты никогда в жизни не увидишь столько крови, сколько я видел в тех плаваниях. Она у китов такая же красная, как у людей. Не отличишь…

Куто мрачно покачал головой.

— Ладно. В общем, когда я вернулся, я поклялся, что никогда больше не буду связываться с девками, кабаками и выпивкой. А женюсь, обзаведусь домом и ни в жисть больше не пойду в море.

— И как?

— Ну в общем почти справился… Хотя пару раз ещё на торговцах сходить и пришлось. Но я чему это говорю, Юл. Надраться до розовых слонов оно дело известное. Но вот только не шибко помогает. А деньги они быстро кончаются. Сам и не заметишь.

— Я понял, Куто.

— Вот и хорошо.

Они некоторое время посидели молча. Потом Юл спросил.

— Это ты её видел?

— Угу.

— Ты не ошибся?

— Извини, Юл.

— Понимаешь, Куто. Я всю жизнь считал себя честным жуликом. В чём-то даже благородным. Никогда не забирающим у человека что-либо просто так, и всегда оставляющим ему выбор. Они никогда им не пользовались, но он всегда у них был. А у неё его не было… Я продал её как скотину на ярмарке. И теперь я богатый человек. И мне это противно. А ещё противнее то, что у меня нет сил отказаться от этих денег…

— У каждого человека есть что-то, о чём он готов пожалеть, но чего он не может изменить.

— Ладно. Чего сейчас сокрушаться попусту, Куто. Дело сделано. Кстати, говорят, Брадобрей отпустил Ферзлера?

— Боишься, что наш друг, придя в себя, вспомнит про академика Хинкеля?

— Хинклера…

— Один хрен. Да, отпустил.

— Зря… Тот ему всё припомнит. И очень скоро.

— Если успеет…

— Против жандармов не попрёшь. Если Брадобрей хочет играть в такие игры, он явно спятил. Ему не справиться.

— Ему — нет. Но имеется кое-кто, у кого есть шансы.

— Интересно кто?

— Ты знаешь такого комиссара Оскара?

— Нет. А кто это?

— Один полицейский. Славится тем, что его частенько назначают крайним, когда надо на кого-то свалить безнадёжное дело.

— И что? Он станет бодаться с жандармерией? Не смеши.

— Брадобрей кое-что выкопал в бумагах Ферзлера. И просветил об этом комиссара. Оскару позарез нужно успешное дело, чтобы выбиться в люди. А Брадобрею — кто-то, кто повалит Ферзлера, не засветив его самого. В общем, они нашли друг друга. Можешь не бояться. Миксу Ферзлеру ещё очень долго будет не до твоего липового академика.

Дороги благих намерений

Это была акула. Не просто акула, а акула-титан о которой наш юный герой мог бы прочитать в обстоятельном труде Альфрика Хлора "Животные мира", если бы, конечно, он больше тратил времени на чтение, а не на развлечения на свежем воздухе, немало, впрочем, укрепившие его тело и характер.