— Не похать-ли прямо къ государю? — проговорилъ и замолчалъ Пестель: не сознаться-ли ему во всемъ, объявивъ, что мы покидаемъ свои замыслы и отдаемъ наши труды и цли на его судъ? Кто сильне его? Онъ одинъ въ силахъ, никто боле его…. А его умъ и доброта…. Ты не вришь, думаешь, что я боюсь измны, гибели? Смерть прійму съ радостью, съ наслажденіемъ. Меня пугаетъ иное: не дерзко-ли, выходя изъ прямыхъ, положительныхъ правъ, такъ искушать провидніе?
Муравьевъ не отвчалъ. Слова предсдателя союза подавили его, потрясли.
— Надо подумать, — сказалъ онъ: часъ добрый! вопросъ очень важный…. Только ты слышалъ, государь детъ въ Таганрогъ, и смотровъ не приметъ. Гд его увидишь?
— Не удадутся наши стремленія, — насъ обвинитъ, предастъ и проклянетъ тотъ же общественный судъ; будутъ возмездія — скажутъ, вы отбросили общество въ глубь, во времена Анны, а то и дале…. Отпрошусь въ Таганрогъ, поду туда и все передамъ государю; онъ спасетъ наши труды.
Коляска мчалась также плавно. Трещали кузнечики, гремли бубенцы. Вечеръ надвигался на темнвшія окрестности. На одномъ поворот выглянула и опять скрылась Каменка.
Отвтъ Аракчеева послдовалъ скоро. Въ Богодуховъ прискакалъ фельдъегерь, нашелъ въ указанномъ мст Шервуда и въ нсколько дней домчалъ его въ Грузино.
1881