Каменка

Булгари, въ свиданіяхъ съ Шервудомъ, не проговорился ни въ чемъ. Намёки на Каменку, на общее дло и на общихъ будто бы товарищей даже заставили осторожнаго Булгари, въ письм къ Вадковскому, черезъ Шервуда, прибавить оговорку: «Берегись этого человка, — подозрителенъ; выдаетъ себя за нашего члена, но, кмъ и гд принятъ, не знаю.» Шервудъ въ дорог вскрылъ это письмо, прочелъ его и опять ловко подпечаталъ.

Подвижной и нервный, какъ женщина, Федоръ Федоровичъ Вадковскій воспитывался въ пансіон при московскомъ университет, служилъ въ кавалергардахъ и теперь былъ сосланъ, за какую-то вольную псню, въ нжинскій полкъ, стоявшій въ Ахтырк. Прочтя письмо, привезенное Шервудомъ, онъ сдлалъ доставителю нсколько быстрыхъ, веселыхъ вопросовъ, предложилъ за-просто позавтракать къ себ и, разговорившись за угощеніемъ, улыбнулся.

«Экіе трусы! подумалъ онъ:- тни своей боятся…. А это такой милый, дльный человкъ….»

— Оставимъ другъ друга обманывать, — сказалъ онъ вдругъ, протянувъ гостю отъ всего сердца руку: вижу, мы союзники. Будемъ братьями общаго дла.

Вадковскій и Шервудъ чокнулись рюмками.

— Что новаго въ Каменк? — спросилъ Вадковскій: что предпринимаютъ дорогіе товарищи и вашъ новый, смлый Вашингтонъ?

— Вашингтонъ? — проговорилъ гость: ошибаетесь. Пестель мтитъ въ Кромвели, въ Наполеоны.

— Ой-ли?

Гость засыпалъ анекдотами. Чего онъ только по этой части не зналъ, а еще боле не придумалъ. Чувствительный, смшливый и простодушный Вадковскій, встртивъ, въ богомольной и скучной, ахтырской глуши, собрата по общему длу, былъ вн себя отъ радости. Выпили шампанскаго. Говорили долго, нсколько часовъ, и еще выпили. Съ анекдотовъ перешли къ важной сторон дла. Перебирали послднія тревожныя всти, общее недовольство, слухи о предстоящихъ перемнахъ въ худшему.

— И все Аракчеевъ! все онъ! — твердилъ, охмлвъ, въ искреннемъ негодованіи, быстроглазый, миловидный и съ чернымъ, распомаженнымъ и завитымъ въ колечко хохолкомъ, Вадковскій.

— И нтъ кары на этого злаго, жаднаго и ядовитаго паука! поддакнулъ, съ англійскимъ ругательствомъ, Шервудъ.

— Найдется! и скоро! — многозначительно качнувъ головой, проговорилъ Вадковскій: здсь въ Ахтырк, скажу вамъ, намъ не сочувствуютъ, все спитъ и даже враждебно смотрятъ на насъ…. но мы имъ предпишемъ, ихъ вразумимъ!

Еще перекинулись словами.

— Я вижу, дорогой товарищъ, — сказалъ, пошатываясь, Вадковскій: вы не знаете всхъ нашихъ членовъ…. я васъ удивлю…. таковъ мой нравъ…. Я васъ принимаю въ бояре, — и, въ знакъ моего къ вамъ доврія, извольте…. готовъ вамъ сообщить даже списокъ всего нашего союза….

— Очень благодаренъ…. позволите списать? я возвращу его черезъ часъ.

— Сдлайте одолженіе, — отвтилъ Вадковскій, окончательно забывъ предостереженіе Булгари: долго-ли пробудете въ Ахтырк?

— Надо кончить порученное дло; ду сегодня.

Списокъ былъ въ тотъ же день возвращенъ Вадковскому.

* * *

На обратномъ пути въ полкъ, Шервудъ остановился ночевать въ Богодухов, заперся на постояломъ двор и сталъ что-то писать. Онъ писалъ всю ночь, разрывая въ клочки бумагу, ходя по комнат и опять садясь въ столу. На другой день отсюда отходила почта въ Харьковъ и дале на сверъ. Шервудъ утромъ написанное запечаталъ въ большой, форменный пакетъ, сунулъ его на грудъ, подъ мундиръ, застегнулся, сжегъ черновые наброски и пошелъ на почту.

Это было въ половин августа.

День стоялъ сухой, съ знойнымъ втромъ. Пыль носилась клубами по улицамъ бднаго, соломой крытаго городка, разбросаннаго по песчанымъ болотамъ и буграмъ. Истомленный тряской на перекладной и безсонной ночью, проголодавшійся и мучимый сомнніями, Шервудъ сумрачно шагалъ вдоль пустынныхъ заборовъ. Усталыя ноги, въ побурвшихъ, жавшихъ сапогахъ, вязли въ песк. Улицы были пусты. Свиньи хрюкали изъ грязныхъ лужъ, перескавшихъ дворы и улицы. Полунагіе и грязные ребятишки валялись подъ воротами, швыряя въ прохожаго комками навоза. Шервудъ остановился, прикрикнулъ, даже погнался было за оборваннымъ, шершавымъ мальчуганомъ. У кабака онъ встртилъ пьянаго, сдаго мщанина, шедшаго подъ руку съ пьяною бабой и оравшаго псню на всю улицу. — «И этимъ гражданамъ они затяли свободу, права!» трясясь отъ злости, подумалъ Шервудъ, отирая потное лицо. Онъ добрелъ до почтовой конторы, у которой уже стояла телга, запряженная тройкой исхудалыхъ клячъ. Толстый и заспанный почтмейстеръ принялъ поданный ему пакетъ. Прочтя на немъ надпись, онъ удивленно поднялъ глаза на Шервуда.

— Это ваше? — спросилъ онъ, вертя въ рукахъ пакетъ.

— Такъ точно…. прошеніе о пособіи, заболлъ дорогою….

Почтмейстеръ вынулъ табакерку, опять взглянулъ на подателя, понюхалъ табаку, со вздохомъ приложилъ къ пакету печать и бросилъ его въ почтовую сумку.

Шервудъ вышелъ и сталъ на сосднемъ перекрестк. Изъ-за забора онъ видлъ, какъ вынесли сумку, какъ подтянутый ремнемъ почтальонъ слъ, и тройка помчалась, поднимая клубы пыли. За спинку телги ухватился и повисъ, въ изорванной рубашенк, мальчикъ; на толчк его сбросило лицомъ въ грязь. «Не удержишь! по дломъ!» — усмхнулся искривлённою улыбкою Шервудъ: «т также думали остановить то грозное и имъ ненавистное чудовище».