Каменная ночь

Советская пропаганда была наиболее эффективна, когда ей удавалось вписаться в старые паттерны веры. С точки зрения понимания природы смерти наиболее существенными здесь были верования, касавшиеся искупления, мученичества, греха и наказания. Даже до большевицкой революции герои нового строя умирали смертью мучеников во имя общего дела. Обессмерченное, забальзамированное тело Ленина вполне воплощало собой это жертвоприношение, а также земную святость и новообретенное всемогущество науки. Мужчины и женщины, отдавшие свои жизни в боях за советскую власть, эдакая современная версия “хороших”, “чистых” покойников, тоже были своего рода мучениками, и их память стала такой же священной, как память православных великомучеников. И напротив, козлы отпущения, предатели, враги народа не могли рассчитывать на свои несколько аршинов освещенной кладбищенской земли. Это ощущение иерархии не исчезло и по сей день, и для людей имеет значение, гниет ли тело в болоте или под позолоченной оградой и мраморной звездой.

Иерархия не единственный аспект традиции, по которому время от времени тоскуют сегодняшние россияне. Легко забыть жестокость некоторых прежних традиций и практик. Большевики были правы, бросая вызов обскурантизму в церкви, угнетению женщин и фатализму – безропотному приятию нищеты, болезней, гротескного материального неравенства. Там, где и сегодня сохраняется подобное мышление, нередко упускается из виду базовый критерий человечности в отношении слабых. Ядро этой проблемы заключается в конфронтации между религией (иерархическим, упрямым, прекрасным православным христианством) и наукой, “прогрессом”.

Лучше всего исследовать последствия этих родственных предрассудков непосредственно в мире медицины. Например, хосписное движение в России появилось сравнительно недавно. В советские времена онкологические пациенты редко получали обезболивание, и если даже после радикального хирургического вмешательства медицина оказывалась бессильна вылечить их, они просто отправлялись умирать домой. Люди до сих пор верят, что рак, как и любая другая болезнь, – это кара божья, что несчастье заразно и что любого вида боль несет в себе некоторое сообщение, а потому ее нужно сознательно стойко терпеть[1024]. Когда я спросила психолога, работающего с умирающими, о том, получал ли ее собственный отец обезболивание в последние дни, она ответила: “О нет, он бы этого не хотел. Никогда не нужно вмешиваться в эти процессы, чтобы дух сам нашел способ возжелать смерти”[1025]. Бытуют страхи, что у умирающих возникнет наркотическая зависимость – “никогда не знаешь, чем все это обернется”, – и целый ворох предрассудков оказывается окутан толстым покровом неодобрения. Обезболивающее, дескать, не стоит своих денег. У нас столько других проблем. (“Это вам не Англия!”) Когда я сообщила своей коллеге с кандидатской степенью о том, что собираюсь посетить московский городской центр профилактики и борьбы со СПИДом, оказывающий помощь ВИЧ-инфицированным и больным СПИДом, она заявила, что мне придется идти туда одной: “Если вы туда пойдете, то идите сами. Ведь непонятно, как он передается, да? Неизвестно, как им заражаются, ведь так? Вам правда так необходимо туда идти?”

Чтобы обосновать некоторые любопытные представления об отчаянии, в ход пускается исковерканная версия религии. Российские психиатрические больницы делают все возможное, чтобы в условиях ограниченного финансирования оказывать медицинскую помощь людям в острой стадии заболевания. Помимо этого, они дают кров некоторым пожилым людям с менее серьезными симптомами, оставшимся без попечения семьи и не способным жить самостоятельно из-за замутненного сознания, старческой дряхлости и слабоумия, а также депрессии. В обществе, которое воспринимает подобного рода нарушения здоровья как признак слабости или даже дурного характера, плохих генов, много грешившей души, не должно вызывать изумление, что персонал подобных учреждений стремится приставить к работе тех пациентов, кто физически способен трудиться.