Каменная пациентка

– Я не могла остаться. Как мы могли быть вместе, когда все это висело над нами каждый день?

Сквозь трещину в водосточной трубе пробивалась густая трава. Джесс сорвал длинный стебель и начал раздирать на узкие полоски.

– Ну, вообще-то могли бы, потому что именно так поступают пары. Они помогают друг другу в трудное время, а не сваливают в закат поодиночке.

– Мы говорим не о скуке и не о просроченной плате за аренду квартиры.

– Я это понимаю. Не надо разговаривать со мной свысока. Ты думаешь, что мои мама и папа отдалились друг от друга, когда потеряли Буча? Ты думаешь, они рвут друг другу глотки теперь? Нет. Они еще больше сплотились.

Сказать ему, что я собиралась уйти от него в любом случае, – было бы бессмысленно и жестоко, будто бросить его еще раз. Пусть лучше думает, что это произошло из-за Клея, даже если это увековечит его веру в то, что мы расстались на пике наших отношений.

– Мне пришлось разгрести столько дерьма, а единственный человек, который мог бы меня поддержать… Я даже не мог тебе позвонить! Твоя мама сказала, что ты не хочешь со мной разговаривать. Как ты думаешь, что я почувствовал? Просто ожидать, когда ты снизойдешь до звонка домой? – Джесс скомкал разодранную травинку и бросил под ноги, где она снова распрямилась. – Я все время думаю о том, что же значит – умереть. Как будто в одно мгновение ты существуешь, а затем просто… Нет, не так. Например, если есть загробная жизнь – то где он оказался? Если человек совершил в жизни столько глупостей, как Клей, но затем умер вот таким образом – это все отменяет? Я продолжаю гадать, понимал ли он… – Ноги Джесса вновь подкосились, и на этот раз я успела остановить его падение. Я сама пошатнулась под его знакомой тяжестью, развернула его и затащила за угол, туда, где нас не было бы видно. Мы встали бок о бок, прислонившись к стене, которая дрожала за нашими спинами от песни Уайатта «Дэнни Бой» так, что дребезжали стекла.

– Это еще не самое худшее. Худшее – что я тосковал по тебе. Когда ты ушла, это меня опустошило. У меня никогда больше не будет такой, как ты, я знаю это, но… – Джесс прикоснулся ладонью к моей щеке. – Поехали покатаемся прямо сейчас? – внезапно предложил он. – По старой памяти.

Я понимала, о чем он просит. Он был пьян, и его разрывали злость, вина и скорбь. Мне следовало бы ответить «нет», однако во мне поселилась странная отрешенность: если я рискну и разобьюсь, то значит – я заслужила это. Мышечная память ожила, когда я перекинула правую ногу через седло; все было так знакомо, вплоть до длины моей юбки.

Мы ехали с непокрытыми головами, но не в сторону Больничной дороги и болот, а куда-то в поля, я обнимала руками его талию, привычно уткнувшись ему носом в шею, и когда и Настед, и Назарет пропали из виду, мы нашли сухую землю и улеглись. Прошло два года с тех пор, как мы прикасались друг к другу – в это время до меня никто не дотрагивался, кроме парикмахера, – и ощущение тела Джесса стало детонатором. И вот здесь наконец, вперемешку с горем и чувством вины, секс впервые оправдал все надежды с момента нашего первого поцелуя. Меньше всего я ожидала этого от себя прежней, и когда встала – то была почти готова увидеть со стороны свое тело, распростертое в примятой траве.

Разумеется, мы вернулись в клуб порознь. Острота нашей встречи прошла, весь заряд оказался израсходован.

Я вошла первой. Кто-то пытался устроить выставку фотографий Клея, но у Бреймов, как правило, не имелось достаточно денег, чтобы слишком часто фотографироваться, и вокруг зала развесили всего пять или шесть повторяющихся снимков. Однако еды было вдоволь: пирамиды колбасных рулетов, сыра, ананасы, похожие на ежей, а бар – ох, Джесс! – был бесплатным для всех. Он даже нанял кого-то ходить с подносом полных стаканов; я взяла два стакана белого и уже расправилась с одним, когда на меня налетела Колетта.

– Марианна! – Она крепко обняла меня за талию. Ей было уже одиннадцать, и мама, очевидно, уступила ее желанию сделать химическую завивку. Ее длинные волосы превратились в жесткие кудряшки, которые выглядели так, будто могут разбиться, как стекло, если их посильнее сжать в кулаке. От нее пахло муссом для волос и дезодорантом, и ее детский запах исчез навсегда.

– Где мама? – спросила я.

Колетта кивнула на другую сторону танцпола. Мама присела на корточки, обнимая Триш Брейм, которая теперь сидела в инвалидном кресле, сморщившаяся и сломленная, одетая в черное кружево.

Я приподняла сестренку в объятиях, словно та все еще была маленькой.

– Прости, Колетта. Я больше никогда не уеду так надолго.

– Что это у тебя в волосах? – спросила она. Я подняла руку к голове, и оттуда вывалился пучок длинной травы. Вошел Джесс, красный и растрепанный, с грязью на колене. Если Колетта и заметила, то она не связала эти два факта вместе, однако при виде его с ней что-то произошло. Она окинула взглядом зал, словно проверяя – нет ли шпионов, а затем понизила голос:

– Мама сказала, что не следует тебе говорить, но наверно, ты должна знать…