Каменная пациентка

Когда мы подъехали к больнице, то увидели десятки машин, стоявших в переднем дворе и вдоль кедровой аллеи. Полицейские машины, экскаватор, грузовики. Следы их покрышек изрыли землю вокруг, но там не было полицейского ограждения, обозначающего место преступления. Мужчины, в том числе Марк Брейм, выстроились в очередь перед женщиной в каске и с папкой-планшетом. Марк, видимо, почувствовал Джесса у себя за спиной, обернулся и показал сыну поднятый вверх большой палец, предвкушая наличные в своем кармане сегодняшним вечером.

Джесс все никак не мог оторвать от меня рук; они то лежали на моих плечах, то обнимали за талию, то цеплялись за рукав. Я стискивала кулаки, сдерживаясь, чтобы не оттолкнуть его.

– Почему здесь копы? – спросила я мужчину, которого знала в лицо. – Из-за вандалов?

– Скорее из-за преступной халатности, – ответил тот. – Они считают, что башня упала из-за нее. Я знаю, что застройщик, Ларри Лоуренс, собирался оставить это место догнивать.

– Не получится, если «Английское наследие» посчитает его историческим памятником, – заметила женщина в утепленном болоньевом жилете.

Подъехавший грузовик с секциями нового забора в кузове разделил толпу надвое. Я не могла смотреть на Джесса: секциям предстояло стать стенами гробницы Клея, и его отец находился в числе тех, кто их возведет.

Глава 36

Конспирологи в одном оказались правы. В 1991 году Ларри Лоуренс продал здание с убытком в три миллиона фунтов и был доставлен в суд за преступную халатность в отношении архитектурного памятника второго класса. Строители покупателей тщательно, по кирпичику разобрали завалы. Клей провел семь сезонов, разлагаясь в сырости и обломках, и о находке сообщили в терминах, подразумевающих человеческие останки, а не тело. Его опознали по тюремной стоматологической карте.

С самого начала предполагалось, что вердикт будет – несчастный случай. Один торговец антиквариатом из Эссекса заявил, что, по его мнению, Клей полез за цифрами с часов или даже за стрелками, чтобы сдать их в скупку цветного металла. Обычно подобные смерти проходят не замеченными газетчиками, но с тех пор как Дариус Канниффи превратил больницу в «дом с привидениями», таблоиды писали о «Проклятии Назарета». Адам Соломон выступил на передаче «Би-би-си» и сказал, что все это место нужно снести и создать там заповедник дикой природы, включающий и болото.

После смерти Клея я продержалась еще шесть недель с Джессом, содрогаясь от его назойливых прикосновений, прежде чем сбежала в Кромер-Холл, благородно обветшалый интернат в Восточном Сассексе, подготавливающий для поступления в университет и переживающий достаточно трудные времена, чтобы там согласились взять наличные. Я сказала маме, что одна из стипендий, на которые я подавала заявку, досталась мне, когда ее первый обладатель бросил обучение в середине семестра, и в своем невежестве и гордости она поверила. Кромер-Холл не был «Башнями Мэлори» из моих фантазий и не являлся образцом совершенства: это было, по сути, теплое место для упитанных пафосных клуш-преподавательниц, желающих сохранить академическое лицо, и приехавших подтянуть свое произношение дочерей бизнесменов в первом поколении – но зато он находился далеко от Настеда.

Я запретила своей матери рассказывать Джессу, куда я еду.

– Марианна! – Я не привыкла видеть, как моей матери стыдно за меня, и это оказалось больнее, чем я ожидала. – Ты должна хотя бы попрощаться с ним. Пожалуйста. Я воспитывала тебя лучше.

– Никаких контактов, – возразила я. – Это единственный правильный путь. Я поступаю жестоко из лучших побуждений.

Из лучших побуждений по отношению к ней – возможно. Я защищала ее от правды о себе. Однако для Джесса в этом не было ничего хорошего. Я поступала жестоко, чтобы выжить.

Я не могла смотреть ему в глаза. Не могла вынести болезненной общей тайны, связывающей нас. Того, что знаю о нем. И, что еще хуже – того, что он обо мне знает.

Я ясно давала понять во время телефонных разговоров с мамой и Колеттой, что наш с ним разрыв был двусторонним решением. Когда они рассказывали мне о Джессе, о том, что он начал пить, или что он бросил школу, или как он буянил в «Социале» на прошлой неделе и провел ночь в камере, – мне хотелось бросить трубку и никогда не возвращаться домой.

– Как ты можешь быть такой холодной? – трещала мама в трубке.

– Ты говорила, что хочешь для меня лучшей жизни, чем твоя, – ответила я. – Разве ты не этого хотела?

– Не таким образом, Марианна, – с болью в голосе произнесла она. Но эта боль защищала ее от еще большей боли. Пусть лучше она схватится за голову и скажет, что не это имела в виду, что не может поверить в то, что вырастила такого сноба, чем поймет ужасную правду.