Каменное братство

– Так что же, люди здесь так и умирали – в холоде, в темноте? – не выдержал Андрей, и отец Виктор бросил через плечо не то сострадательно, не то презрительно:

– Лучше с Богом в темноте, чем без Бога в вашем хосписе.

Кажется, он и сам устыдился своего тона, потому что в следующий раз обратился почти ласково: «Где-то тут наша затворница», – и позвал очень осторожно, словно боялся рассердить каких-то вампиров: «Сестра Агния, за вами ваш супруг прибыл…»

– Почему Агния – Белла, – окончательно ошалев, напомнил Андрей беспросветной спине, и отец Виктор, совсем уж как ребенка, сюсюкающим голосом погладил его по головке:

– При крещении христиане получают новое имя.

Андрей, однако, пропустил его слова мимо ушей.

– Беллочка, Беллочка!.. – дважды воззвал он.

И ему отозвалось что-то вроде слабого стона. Стон раздавался из отсека справа, и отец Виктор указал туда откачнувшимся пламенем свечи. Андрей успел разглядеть только блеснувшие глаза на чем-то вроде земляной лежанки, и тут же сам накрыл их своей огромной тенью (ему показалось, что он входит в разросшуюся и одичавшую русскую печь). Она лежала на каком-то тряпье и прильнула к нему, словно и впрямь маленькая девочка к отцу. Лицо у нее было до ужаса холодное, особенно нос. И Андрей на несколько мгновений замер перед нею на коленях, зажмурив глаза и повторяя скороговоркой одними губами: слава те, Господи, слава те, Господи, слава те, Господи!..

А когда он поднял ее на руки, ему вспомнилось полупонятное слово «мощи» – она была невесома, как пушинка. Головкой она припала ему на плечо, и он боком, чтобы не задевать за стену ее ножками, следом за отцом Виктором понес ее к отдаленно белевшему выходу.

На солнце их обоих ослепило, и она уткнулась глазами ему в грудь, а он просто зажмурился, но успел разглядеть, что ее темные волосы слиплись и потускнели, и сердце его сжалось особенно больно, когда он заметил в ее волосах несколько серебряных нитей.

Она не просилась с рук до самого монастыря, да он бы ее и не отпустил. А когда отец Виктор спросил, повенчаны ли они, он так на него глянул (если речь идет о человеческой жизни, даже в нынешних торгашеских морях сигнал SOS принимают без торгов!), что ему без разговоров предоставили самую большую спальню в гостинице для черни.

Он отогревал несчастную затворницу охотским способом – под десятью одеялами с десяти кроватей прижимал к себе ее ледяное обнаженное тельце, не чувствуя решительно ничего, кроме невыносимой нежности. Зато она покрывала его лицо холодными одержимыми поцелуями, исступленно шепча: как я тебе благодарна, что ты любишь не мое тело, а мою бездомность, мою неприкаянность!..

* * *

Хлебнул он-таки с нею… И все же я лучше бы выносил Ирку из затвора, чем выволакивал из сортира. Но ведь чем она всегда меня восхищала, так это своим приятием здешнего мира. И равнодушием к нездешнему.

Не он ли за это ей и отомстил?

А андреевской Агнии-Белле за враждебность к нему мстил мир здешний, земля мстила небу за презрение к себе…

* * *

Каким-то чудом она не заболела. Только и впрямь сделалась тихой, как вода в святом источнике. Целыми днями, обхватив худенькие коленки ручками-соломинками, сидела на диване перед плазменной панелью с диагональю 60 дюймов и, как будто давая себе какой-то жестокий урок, смотрела, смотрела, смотрела, смотрела одни лишь «реалити-шоу». В которых Андрей никак не мог разглядеть никакой реалити – нигде реальные люди так не живут. Во-первых, здесь никто не занимался своим делом – если что-то жарили или парили, то не повара и даже не домохозяйки, а не то певцы, не то артисты, не то бес их знает кто, но явно было видно, что здесь жарят-парят не для того, чтобы есть. Ну, где и кто так восхищается едой – «все натуральное!»?

А во-вторых, когда люди готовят еду, они делают это на кухне или на камбузе и стараются приготовить побыстрей, чтоб заняться чем-то поинтереснее – поесть, по травить за обедом про разное завлекательное… Короче, люди всегда стараются поскорей переделать нудное, чтобы перейти к интересному, а здесь пытались выдать за интересное самое занудное. То какой-то жизнерадостный кретин в поварском колпаке все ликует и ликует по поводу того, что к керамической сковородке ничего не пригорает, а шустрая бабенка косит под дурочку: да не может быть, да ах какое чудо, да неужели и мыть не надо?.. Ей же уже пять раз показали, что достаточно протереть, а она все ахает: как, и баранина?! Да неужели?! Что, и свинина тоже?!! Не может быть!!! Что, и овощи?!!..

И так, похоже, сутки напролет.

Они там все сходили с ума от счастья из-за всякой дребедени – от майонеза, от электробритвы, от овощерезки, от женских прокладок, от поддельных брюликов…

Или разражались деланым хохотом от приколов, которым в кубрике не усмехнулся бы последний придурок.