Каменное братство

Завод был номерной, и очень скоро выяснилось, что сопла к ракетным двигателям вытачивать, кроме Жореса, почти что и некому. Вернее, просто некому. Два огромных фигурных стакана, впритирку вложенных друг в дружку и разделенных ребристым листом, нужно было для начала выставить вдоль оси токарного станка с точностью, недоступной никому из хитрожобчиков, не говоря уже о раздолбаях, а потом еще и обточить так, чтоб не дай бог не замять ребристую перемычку, иначе год не расплатишься, отчего никто за них и не брался, хотя платили будь здоров. А Жорес, не торопясь, спокойно управлялся сначала с небольшой электрической лебедкой, потом с собственноручно заточенным резцом и заканчивал работу не медленно и не быстро, а в самый раз и без единой задоринки. При этом даже нормировщику с его бдительным секундомером не дозволялось к нему приближаться: и мастер, и начальник цеха хорошо усвоили, что этот передовик в любой момент может заявить: «Хотите быстрее? Ну так и делайте сами». Но тут уж даже самые завистливые хитрожобчики прикусывали язык: ничего не скажешь, что умеет, то умеет, без всякого блата и хитрожобства мужик кладет в карман полтора директорских оклада. И с Доски почета не слезает безо всякого партийного пронырства. Ему прощалось даже то, что он ходит на работу в шляпе и костюме с жилеткой – чувствовали, что у человека какой-то принцип, хоть и не знали, что так приходил когда-то в мастерскую герр Шульц. И неразговорчивость его, тоже чувствовали, от какого-то служения, хотя никому из работяг и даже из начальства никогда не приходилось употреблять это вычурное слово.

Начальство его тоже уважало и ценило, хотя он был не только незаменимым, но и не всегда удобным, мог отказаться изготавливать какую-нибудь новую деталь: чего они тут наворотили, пусть думают заново – это о конструкторах и технологах, – иногда что-то и сам набрасывал, и начальник цеха каждый раз видел, что да, с этой недоделанной хреновиной он будет иметь постоянный геморрой, а тут можно прикрыться знатным рабочим, который всегда говорит дело.

Он и с женой разговаривал в основном только по делу, с боевой голосистой девахой из механосборочного, тоже лимитчицей, перед Жоресом сникавшей до пугливой выжидательности, не осчастливит ли каким кратким распоряжением. Единственное, в чем она решалась проявить настойчивость, – в робкой мольбе: ну покушай, Жоресик, это же курочка, печеночка, ребрышки, гуляшик, так что, вообще-то всегда сдержанный, Жорес иногда обрывал ее очень грубо, чего герр Шульц никогда себе не позволял: «Отцепись!» И, собственно, по сути был прав: он вовсе не голодал, физически он был силен и вынослив, хотя мосласт и худ, почти как во времена фашистского рабства, что подчеркивалось его неизменной стрижкой под полубокс – под герр Шульца.

Особенно его бесило, когда на жену находила умильность: ну что ты смотришь тучей (лучше бы пил, временами приходило ей в голову), ты погляди, квартиру от завода выделили, детки растут, гэдээровский гарнитур дали без очереди, бумаги на Трудовое знамя ушли в Москву, все же хорошо!..

Какое, к разэтакой матери, хорошо, дура ты деревенская (хорошо еще, сермяги в ней не было), когда раздолбайство уже к горлу подступает, уже на работу пьяные выходят, уже за два прогула только пальцем грозят, а наберутся храбрости турнуть, так суд обратно восстанавливает – какие тут дни молодого рабочего, какие ордена: это ж все чистая насмешка, когда об мастерство открыто ноги вытирают!

С сынишками-погодками Жорес на некоторое время потеплел, взялся приучать их к каким-то начаткам мастерства, но чуть они подросли и поняли, что чем больше они будут погружаться в дрели и надфили, тем скорее останутся такими же простыми работягами, как отец, – пацаны потихоньку и скисли, а Жорес потерял к ним если и не любовь, то всякое уважение. Ну а уж когда один из них двинул в хитрожобчики – в финансово-экономический, а другой после армии в пустобрехи – в райком комсомола, Жорес стал соглашаться полчасика посидеть с ними за одним столом только после слезных молений жены.

Курс на ускорение сначала оживил его – и правда давно пора ускориться! – оживил настолько, что он даже успел три или четыре раза выступить на профсоюзном собрании и получить давно заслуженного Героя Соцтруда, прежде чем до него дошло, что вся перестройка – это победа хитрожобчиков над пустобрехами.

Правда, когда оба сына вышли в какие-то дилеры, риелторы, фуелторы, он понял, что пустобрехи с хитрожобчиками были заодно, а поражение, окончательное и бесповоротное, потерпели мастера. Завод почти не работал, зарплату задерживали, но Жорес вышел на пенсию не из-за этого – тошно стало на всю эту мудистику смотреть.