Каменное сердце

Вы написали: «всего доброго, спасибо за письма». Из чего я понимаю, что переписка закончилась. Мне жалко, но ведь мы люди с разных сторон жизни, как вы очень остроумно и мудро сказали. О чем нам дальше разговаривать? Я не понимаю в крупных корпорациях, а вы не понимаете в бывших южных людях.

Поэтому спасибо вам тоже за письма. До свидания.

Тимофей».

«Ты чего? – ночью спросил ее Вадик, увидев, что она не спит, а смотрит в потолок, закинув руки за голову. – Хочешь еще?» – И он погладил ее поверх простынки. «Что ты, что ты, что ты, – зашептала она. – Все прекрасно, ты прекрасен, мне хорошо… Так. Жалко стало мужика». – «Какого?» – «Этого, как его, Тимофея Иваныча. Какая глупая жизнь. А все равно жалко». – «Ты лучше меня пожалей», – сказал Вадик. «А тебя за что?» – «За то, что я тебе наврал, а сейчас переживаю, – сказал он. – Это я тебе писал письма». – «Что?» – «Да». – «А сейчас не врешь?» – спросила совершенно спокойно. «Правда, правда», – вздохнул он. «Докажи». – «Могу показать в компе. Показать?» – «Ах-ах! Скопировать эти письма с моего профиля к себе в файл, всего делов!» – «Нет, – сказал Вадик. – Я их нарочно себе на почту посылал, до того, как у тебя вывешивал. За полчаса примерно. Можешь сравнить часы-минуты. Показать?» – «Не надо». – И замолчала. Он снова погладил ее, она вдруг в голос заплакала. «Ты же клялся! – чуть ли не выла она. – Ты же клялся! Лежал со мной в постели, обнимал меня, и клялся! – Она отшвырнула его руку: – Не смей меня трогать!» – И просто залилась слезами. Вадик пытался ее обнять, она ударила его кулаком в грудь, выскочила из постели, побежала в ванную, заперлась, долго мыла лицо холодной водой, потом надела халат, вышла из ванной и спросила: «Ты уже собрался?»

Ах, сейчас бы умыть лицо холодной водой, – вспоминала она, слушая усталый шум мотора; машина взбиралась на бесконечный пологий склон; такой плавный, но очень длинный подъем называется «тягун». Вспоминала безо всяких особых переживаний и, уж конечно, без тогдашних слёз.

Потому что за пять лет всё уже сильно поменялось, и теперь у нее есть муж, наконец уже старше ее на целых одиннадцать лет, у него серьезный архитектурный бизнес, и он сейчас занимается реконструкцией одного курорта в Дилижане. И вот она едет к нему – просто так. Побыть вместе и провести пару недель на водах, как говорили в старину.

Вот почему она всё это вспомнила! Вот ведь в чем дело!

Дилижан. Серпантин. Дочка Зураба Петровича. В августе Кето поехала в Армению, в Дилижан к сестре, сестра ее Вера там была на курорте, и машина с серпантина упала вниз. Грешили на Зурика, что он боялся дочь свою и убил ее. А я пришел к своему приятелю скульптору и сказал: сделай мне каменное сердце.

– Езжайте потише!

– Не бойтесь, мадам.

– Потише, я сказала!

Машина уже прошла подъем и спускалась вниз по серпантину. Первая петля. Вторая. Третья. Стоп. Вот ореховое дерево с раздвоенным стволом. Надо лопатой подкопать кусты. Дальше пошла мягкая земля.

Гранитное сердце размером в два кулака, со всеми венами и артериями, тяжело лежало у нее в ладонях. Настоящее сердце весит триста граммов, а это, каменное – наверное, два кило. Даже интересно, Вадик это где-то подслушал? Или это была его собственная история? Или он потом это сделал, когда она его выгнала?

Нет, уже не интересно. Ни капельки

– С собой заберете или обратно закопаете? – спросил шофер.

– Не знаю, – сказала она. – Дайте три минуты тихо посидеть.

Был месяц май

воспоминание

Двадцатого мая две тысячи девятого года, около трех часов дня, я сидел за письменным столом и листал, и рассматривал, и взвешивал на ладони свою первую книгу, которая вышла буквально пару недель тому назад. Конечно, среди всех прочих радостных мыслей была и мысль о моем отце, о писателе Викторе Драгунском: понравилось бы ему? То есть он, я уверен, был бы рад моей книжке, как радовался моим пятеркам, моим картинкам, моему поступлению в университет – но понравились бы ему мои рассказы именно как литература?

Но я не успел об этом как следует подумать, потому что вдруг вспомнил: мой отец родился 1 декабря 1913 года. А умер 6 мая 1972 года.

То есть он прожил 58 лет, 5 месяцев и 5 дней.

А я родился 15 декабря 1950 года. То есть на тот день прожил ровно столько же. 58.5.5.

Почему я вдруг об этом подумал и начал эти странные подсчеты? Не знаю. Наверное, сработали какие-то внутренние часы.

Я понял: «Вот он, рубеж. Начиная с 17 часов сего дня – 20 мая 2009 года – я буду жить дольше, чем мой отец. Я его переживу не в смысле календаря, а в смысле срока».

До пяти вечера я сидел за столом, вцепившись в подлокотники соломенного кресла, следил за минутной стрелкой и думал.

Теперь мне это смешно, конечно.