Каменное сердце

Друзья у него были в основном старинные, школьные. Женя, Рувик, Абик и Игорь. Двое – простые советские служащие, один профессор-литературовед, один начальник какого-то «Оборонстроя». Они к нам все время приходили. Просто посидеть, выпить. И еще папин троюродный брат Миша Аршанский из Ленинграда, чудесный, умный, добрый человек, бывший военный, с блестящей поначалу, но загадочно оборвавшейся карьерой, потом – замдиректора какого-то ленинградского радиотехнического НИИ. Он часто бывал в Москве по служебным надобностям, и целыми вечерами просиживал у нас, и, ах, какие были разговоры, какие стихи, какие воспоминания! Из писателей папа по-настоящему дружил с Юрием Нагибиным и с детским поэтом Яковом Акимом. Еще приходили художники – те, кто иллюстрировал отцовские книги: Монин, Лосин, Чижиков, Скобелев и Елисеев, Игорь Кононов и его жена Наташа. Но вообще такой вот специально «писательской» компании у него не было, и он, кажется, туда не стремился. От эстрадной богемы ушел, к литературной не пришел.

А куда это я пришел в своих воспоминаниях, и, главное, откуда?

Ага. Латунный перстень.

Украшения, которых не было.

Мы с мамой на день рождения купили ему модные тогдашней модой часы «Полет», ультраплоские, с черным блестящим циферблатом. Он очень скоро отдал их мне и снова надел свои старые, толстые и удобные, с ясными цифрами: мама привезла из заграничной поездки. Часы назывались “Cyma Watersport”. В магазине они лежали в аквариуме с рыбками – это маме очень понравилось. Мама работала ведущей в ансамбле «Березка» – выходила в серебристом народном платье до полу, с золотыми косами вокруг головы, и объявляла номера. Мама была настоящей русской красавицей.

Поэтому папа так огорчался, что я влюбляюсь в некрасивых девушек. Наверное, он думал, что я не хочу брать с него пример в смысле женщин. Он, конечно, не знал фрейдистского понятия «отрицательная идентификация» – но, наверное, не хотел, чтоб я вырос совсем на него не похожим.

Но я опять слегка сбился.

Он писал школьной авторучкой, за 90 коп.

Мы с мамой купили ему ручку с золотым пером. Тоже не пригодилась.

Мебель у нас была – самодельные стеллажи и недорогой гарнитур под названием «кабинет-гостиная», потому что там был и письменный стол, и еще один – то ли очень большой журнальный, то ли не очень большой обеденный. Гостинный, в общем.

Зато на стенах висело много картин. Знакомые художники дарили. Холст, масло. А бывало, что папа у них просто выхватывал какие-то маленькие наброски, эскизы – на серой мятой бумаге – и отдавал в окантовку под стекло. Были еще эскизы декораций, фотографии, шаржи художника Игина. И еще – много моих картинок: лет до четырнадцати я считался многообещающим юным художником. Во всяком случае, папины друзья-художники очень меня хвалили, прочили большое будущее (надеюсь, не только из любви к моему папе). Но неважно. Потом, лет в пятнадцать, весь мой талант куда-то делся.

В общем, мебель у нас была простая.

Но роскошное зеркало, псише красного дерева, мама всё же купила. По случаю, где-то на окраине, в дачном доме, но в черте Москвы – таких в шестидесятые годы было еще очень много. Помню крашеные дощатые полы в этом до нереальности старинном домике. Помню цену. Помню, как мы везли зеркало в грузовике, в кузове, на ребре, с двух сторон его поддерживая, а потом – раздобыв подмогу – поднимали на одиннадцатый этаж пешком, потому что оно, конечно же, не влезло в лифт.

Папа сидел, отражаясь в зеркале спиной. Я стоял перед ним. Я видел его затылок, у него были очень густые волосы, коротко стриженные, крупно курчавые, черные с редкой проседью. «Соль с перцем», – говорила мама.

Мы ссорились, ругались, он кричал на меня, я кричал в ответ – так мне кажется, еще раз повторяю, когда я чувствую вину. А иногда мне кажется, что мы просто обсуждали какие-то домашние дела. Я уже не знаю, как было на самом деле. То так, то этак.

В общем, мы попрощались. Было начало четвертого.

Потом я поехал к Андрею, чтоб вместе двинуться на дачу. Посидели у него, проболтали.

Потом мы пошли встречаться с Аликом – на площади Ногина (сейчас это Китай-Город).

Было уже около шести часов вечера. А папа уже умер к тому времени. Он умер в одну минуту, от обширного инфаркта. Мама рассказала. Он как раз был в спальне. Зашел из кухни зачем-то. Вдруг застонал, схватился за сердце, она подбежала к нему, подхватила под руку, помогла шагнуть к кровати. Он упал навзничь и замолчал, закрыл глаза. «Скорая» приехала буквально через десять минут. Врач поднял веки посмотреть зрачки. Все. Мгновенная смерть.

Это случилось часов в пять примерно.

Мама назавтра говорила, что она как раз собиралась в булочную, и как хорошо, что она не пошла, задержалась. «А то бы он умер один. Упал бы на пол. Ксюшенька (моя сестра, ей было шесть лет) испугалась бы».