Каменные небеса

Душва сконфуженно отводят взгляд. Им не нравилось, когда их заставляли подражать нашим создателям – ни в одежде, ни по полу, и уж точно не в этом.

– Это чтобы было лучше, – с несчастным видом бормочут они, возможно, пытаясь убедить себя.

– Это делает вас более подозрительными. Они все равно узнают, кто вы. – Она оборачивается и смотрит на одного из своих стражей, женщину. – Я уведу их смыть это дерьмо. Хочешь помочь? – Женщина просто молча смотрит на нее. Келенли смеется себе под нос. Смех кажется искренне веселым.

Она загоняет нас в нишу для личных потребностей. Стражи остаются снаружи, пока она плещет водой нам в лицо с чистой стороны бассейна уборной и стирает краску впитывающей салфеткой. Она напевает с закрытым ртом. Это означает, что она счастлива? Когда она берет меня за руку, чтобы стереть грим с моего лица, я смотрю ей в лицо, чтобы понять. Взгляд ее становится острым, когда она замечает это.

– Ты мыслитель, – говорит она. Я не уверен, что это должно значить.

– Все мы таковы, – отвечаю я. Я позволяю себе уточнить. Мы должны.

– Именно. Ты думаешь больше, чем обязан. – Похоже, коричневое пятнышко под линией моих волос особо упорное. Она трет его, кривится, снова трет, вздыхает, смачивает салфетку и вытирает снова. Я продолжаю смотреть ей в лицо.

– Почему ты смеешься над их страхом?

Глупый вопрос. Надо было задать через землю, не вслух. Она перестает тереть мое лицо. Ремва бросает кроткий укоризненный взгляд на меня и идет к входу в нишу. Я слышу, как он просит охранницу спросить проводника, не угрожает ли нам солнечный свет без раскраски на лице. Охранница смеется и окликает товарища, чтобы тот передал вопрос, как будто это какая-то чушь. В момент, выигранный для нас этим разговором, Келенли заканчивает оттирать меня.

– А почему бы и не смеяться? – говорит она.

– Ты бы им больше нравилась, если бы не смеялась. – Я передаю нюанс: центровка, волновое сцепление, принятие, умиротворение, смягчение. Если она хочет, чтобы ее любили.

– Может, я этого не хочу. – Она пожимает плечами, отворачиваясь, чтобы еще раз смочить салфетку.

– Ты могла бы. Ты как они.

– Недостаточно как они.

– Больше, чем я. – Это очевидно. Она красива их красотой, нормальна их нормальностью. – Если бы ты попыталась…

Она смеется и надо мной. Это не жестокий смех, инстинктивно понимаю я. Она жалеет. Но под этим смехом ее присутствие внезапно становится спокойным и потаенным, как находящийся под давлением камень за мгновение до того как превратиться во что-то еще. Снова гнев. Не на меня, но из-за моих слов тем не менее. Я, похоже, всегда заставляю ее гневаться.

Они боятся, потому что мы существуем, говорит она. Мы ничем не провоцируем их страха, кроме как своим существованием. Мы ничем не сможем заслужить их одобрения, кроме как прекращением своего существования, – так что либо мы умрем, как они хотят, либо посмеемся над их трусостью и начнем жить, как мы хотим.

Поначалу я думаю, что не понял всего, что она мне только что сказала. Но я ведь понял, не так ли? Нас некогда было шестнадцать, теперь всего шесть. Остальных допросили и списали из-за этого. Мы подчинялись без вопросов, и нас за это списывали. Мы торговались. Уступали. Помогали. Впадали в отчаяние. Мы пытались делать все, выполняли все, что они велели, и более, и все же нас осталось всего шестеро.

Значит, мы лучше остальных, говорю я себе, насупившись. Более умные, приспособляемые, умелые. Ведь это имеет значение. Разве не так? Мы компоненты великой машины, вершина силанагистской биомагестрии. Если кого-то из нас приходится убирать из машины из-за дефекта…

Тетлева не был дефектным, резко вступает Ремва, как сброс горизонтального смещения. Я моргаю и гляжу на него. Он снова в нише, здесь, вместе с Бимнивой и Салевой; они смыли с себя раскраску водой из фонтана, пока Келенли трудилась надо мной, Гэвой и Душвой. Охранники, которых отвлек Ремва, по-прежнему пересмеиваются между собой над его словами. Он гневно смотрит на меня. Когда я хмурюсь, он повторяет: Тетлева не был дефектным.

Я выдвигаю подбородок.

Если Тетлева не был дефектным, значит, его списали ни за что.

Да. Ремва, который редко выглядит довольным даже в хороший день, в отвращении кривит губу. Из-за меня. Я так этим потрясен, что забываю делать безразличный вид. Именно это она и хочет сказать. Все равно, что мы делаем. Проблема в них.

Все равно, что мы делаем. Проблема в них.

Отчистив меня, Келенли берет мое лицо в руки.

– Тебе знакомо слово «наследие»?