Каменные небеса

– Потому что до сих пор она ни разу не ошибалась в своих предположениях, – резко отвечает он после третьего такого вопроса. – Именно по этой причине мы, в конце концов, и разработали настройщиков. Без них Планетарному Движителю понадобится еще семьдесят лет рихтовки, прежде чем мы хотя бы сможем попытаться провести первый опытный пуск. Когда сенсоры машины способны точно сказать тебе, что не так и как заставить все в целом работать эффективно, глупо не прислушаться.

Это вроде успокаивает их, и они оставляют его в покое и снова начинают переговариваться – но друг с другом, не с ним. Я сижу рядом с проводником Галлатом. Я замечаю, как в нем растет напряжение от брезгливости остальных проводников, и гнев расходится от его кожи, как остаточное тепло от нагретого солнцем камня после наступления ночи. В отношениях проводников всегда есть странная динамика. Мы, как можем, догадываемся, хотя до конца не понимаем. Сейчас, однако, благодаря объяснениям Келенли я вспоминаю, что у Галлата нежелательное происхождение. Нас-то сделали такими, а он просто родился с бледной кожей и льдистыми глазами – чертами, свойственными ньессам. Он не ньесс – ньессов больше нет. Есть другие, силанагистанские расы с бледной кожей. Однако по его глазам можно предположить, что в истории его семьи – дальней истории, иначе ему не позволили бы обучаться или получать медицинское обслуживание и занимать его нынешнее престижное положение – кто-то заделал ребенка с ньессом. Или нет. Это может быть случайной мутацией или случайной пигментацией. Но, похоже, никто это таковым не считает.

Вот почему, хотя Галлат работает усерднее и проводит больше времени в комплексе, чем кто бы то ни было, остальные проводники обращаются с ним так, будто он ниже, чем на самом деле. Если бы он сам не обращался с нами точно так же, я бы его пожалел. А сейчас я боюсь его. Всегда боялся. Но ради Келенли я решил быть отважным.

– Почему ты сердишься на нее? – спрашиваю я. Мой голос тих, и его трудно расслышать на фоне гудения метаболического цикла трансмаля. Несколько других проводников замечают мои слова. Но им все равно. Я хорошо выбрал время.

Галлат вздрагивает, затем смотрит на меня так, будто прежде никогда не видел.

– Что?

– Келенли. – Я встречаюсь с ним взглядом, хотя мы усвоили, что проводники такого не любят. Они считают визуальный контакт вызовом. Но также они отмахиваются от нас легче, когда мы на них не смотрим, а сейчас я не хочу, чтобы от меня отмахивались. Я хочу, чтобы он прочувствовал этот разговор, даже если его слабые, примитивные сэссапины не могут передать ему, что мои ревность и обида подняли температуру водоносного слоя города на два градуса.

Он зло смотрит на меня. Я отвечаю бесстрастным взглядом. Я чувствую напряжение в сети. Остальные, которые, конечно же, заметили то, что проигнорировали проводники, внезапно пугаются за меня… но я почти не ощущаю их тревоги, внезапно осознав наше отличие. Галлат прав: мы действительно меняемся, становимся сложнее, наше влияние на окружающую среду усиливается в результате того, что показала нам Келенли. Это усовершенствование? Я еще не уверен. Пока мы растеряны. А прежде были по большей части единообразны. Ремва и Гэва злы на меня, за то что я пошел на такой риск, прежде не согласовав его со всеми – и эта безответственность, полагаю, мой собственный симптом изменения. Бимнива и Салева иррационально злы на Келенли из-за того, что она странным образом влияет на меня. Душве все мы надоели, и они просто хотят домой. Под гневом Гэвы чувствуется страх за меня, но она и жалеет меня, поскольку я думаю, что она понимает, что мое безрассудство – симптом чего-то другого. Я решил, что я влюблен, но любовь – это болезненная горячая точка, кипящая под моей поверхностью там, где некогда была стабильность, и мне это не нравится. В конце концов, я некогда был создан как самый лучший инструмент, который когда-либо создавала великая цивилизация. Теперь же я узнал, что я ошибка, сляпанная кое-как чокнутыми ворами, напуганными собственной серостью. Я не знаю, как реагировать, кроме как безрассудно.

Но никто из них не сердится на Галлата за то, что он слишком опасен, чтобы даже просто разговаривать с ним. В этом есть что-то очень неправильное. Наконец Галлат говорит:

– С чего ты взял, что я сердит на Келенли? – Я открываю было рот, чтобы сказать о напряженности его тела, его голосовом напряжении, выражении его лица, и он раздраженно фыркает. – Не бери в голову. Я знаю, как вы обрабатываете информацию. – Он вздыхает. – И, полагаю, ты прав.

Я определенно прав, но я понимаю, что не следует напоминать ему о том, чего он знать не хочет.

– Ты хочешь, чтобы она жила у тебя дома. – Я не был уверен, что это дом Галлата до разговора нынче утром. Но я должен был бы догадаться – дом пах как он. Все мы не очень разбираемся в остальных чувствах, кроме сэсуны.