Каменные скрижали

— Потому что я, собственно говоря, тебя не знаю. Не знаю, каков ты в часы испытаний. Не знаю, где кончается мое воображение и начинаешься подлинный ты, со своим прошлым, которое, как ни отбрось, как ни осуди на забвение, возвращается и в снах. Есть целые пространства в твоей жизни, очень важные, раз тебя называют поэтом, для меня не представимые, твое творчество, не криви губу, выразимся скромнее: твои стихи… Я к ним ревную, я не могу там быть твоей спутницей, первая услышать, как ты их читаешь. А ты мог бы их писать по-английски, ведь ты говоришь по-английски свободно и правильно.

— Вот именно, что правильно. Конечно, мог бы и по-английски писать, но это всегда будет перевод с венгерского. Я обречен на венгерский, я на нем назвал траву под ногами и звезды над головой, я знаю, это язык малого народа и он стеной стоит между мной и миром, но он мой, я малейшую дрожь в нем чувствую, на нем я могу выразить все, убежден, что в минуту наивысшего соединения я обращаюсь к тебе на нем. Тут я не ошибаюсь.

— Ошибаешься, — насмешливо прищурилась она. — Насколько помню, ты шепчешь мне по-английски… И очень красивые речи.

— Это я безотчетно перевожу, — пристыженный, признался он.

— Переводишь, — призадумалась она, касаясь ладонью губ. — Если этого ни ты, ни я не заметили, клянусь тебе, языковой барьер преодолим, он может исчезнуть. Но ты должен всей душой желать этого, не замыкаться, не таиться от меня. Ах, Иштван, как бы я была счастлива, если бы увидела твои стихи напечатанными, ну, хотя бы в «Индиэн иллюстрейтид уикли».

Ему передалось ее оживление.

— Обещаю, сам попробую перевести, но тебе придется мне помочь, прочесть, посмотреть взыскательным редакторским глазом.

— Ты даже представить себе не можешь, какая это будет для меня счастливая минута, — встала из-за стола сияющая от счастья Маргит. — Шагом ближе к тебе.

Они вернулись в кабинет: удобно устроились в креслах. Свет от лампы падал на каменную голову, шлифованный камень, казалось, сонно улыбался. Иштвану вспомнился Чандра, странный разговор с ним, гримаса гордыни на сухом гладком лице, когда Чандра вручал ему подарок — «надо набраться смелости и сказать: я — бог»… «Интересно, что его ждет. Единственный по-настоящему злой человек из всех, кто здесь мне встречался. Человек, который — словно в насмешку — старается делать людям добро. Он хочет быть злым, когда с иных довольно знания, что они сбились с пути, мечутся, страдают и сожалеют».

Иштван взглянул на Маргит, ее волосы были почти черны в полумраке, темно-золотыми выглядели только одни устало сложенные ладони. «Она-то не испытывает сомнений, она счастлива, хотя сознает, что рискует. Рассчитывает на меня».

— Знаешь, чего здесь не хватает? — окинула она взглядом стену. — Часов. Стоящих на полу часов, которые бормочут и брюзжат. У нас дома в холле стоят такие, в виде женской фигуры в деревянной шляпке, вместо лица — циферблат. Не смейся, сама знаю, верх безвкусицы, хотя и старинная работа, прадедушка умыкнул их с какого-то голландского брига, но только слыша их неторопливое тиканье, наслаждаешься вечерней тишиной. Вот услышишь и сам убедишься.

— Ты в этом уверена?

Она одними ресницами, без слов, сказала «да».

— Как хорошо, — она сцепила пальцы на затылке, ее маленькие груди окунулись в свет, она вслушивалась в стрекот цикад за окном. — Никуда не хочется уходить, никого не хочется видеть. Все вон из головы: и больные, и процедуры, и споры с Конноли, — тишина и покой. Отдыхаю.

— И я о том же думал, слово в слово.

— Через несколько дней перееду в Дели на постоянное житье, надо нам подумать, где я буду обретаться.

— Устраивайся у меня.

— Не дури. У меня должен быть свой угол, пожалуй в отеле «Джанпатх», это удобней всего, не буду связана… Да не обойду я твой дом, не обойду, зря обижаешься. А если надо будет позвать к себе кого-нибудь из Офтальмологического института, или профессор приедет, где ему меня искать? У тебя? А Грейс? Она и так будет в претензии, что я не у нее обосновалась, ведь это она меня в Индию зазвала.

— Предпочел бы… — начал Иштван, сосредоточенно закуривая.

— Я тоже, — перебила Маргит. — Нынче двадцать третье октября, памятный день, с него пойдет отсчет нашей общей жизни. Слетаю на полдня, соберу вещи и вернусь.

— Может, лучше со мной на машине?

— Нет. И так ты слишком много крутился со мной по Агре. Ты думаешь, в Дели о нас ничего не знают? Три часа на машине — это для сплетен не расстояние. А я заранее так рада вечерам, когда мы будем сидеть друг против дружки. Делай, что хочешь, хоть газету читай. Я буду готовиться к лекциям, но, стоит поднять глаза, увижу, что ты здесь. Немного мне нужно для счастья. А впереди будет долгая ночь, и совсем не нужно будет торопиться в постель.

Она потянулась, стройные ноги обнажились выше колен, и в нем пробудилась безграничная нежность.

По двери дробным стуком пробежались чьи-то пальцы.

— Да-да, — откликнулся Иштван.

Никто не вошел, но из-за двери раздался голос повара.

— Телефон, сааб.