Каменные скрижали

— Сэр сам себе вредит… Лучшие экземпляры выберут американцы, но разве они в этом что-нибудь понимают? А я так радовался. Сааб разрешит расстелить под ноги один из моей коллекции — цвета ржавчины, коротко подстриженный, с цветным растительным узором, не ковер — чистое золото… Я специально отложил его для вас.

Из гирлянд вьющихся растений, раздвинутых темными руками, высунулась ястребиная голова повара в накрахмаленном голубом тюрбане.

— Сааб, — посоветовал он, — это ничего не стоит… У него бывают красивые старые ковры, пусть положит. Иштван неожиданно почувствовал усталость. Неужели торговец и повара привлек на свою сторону, чтобы у него не было выхода? Чокидар тоже поглядывал на советника с надеждой, театральным жестом загораживая вход в дом бамбуковой палкой, у торговца было страдальческое выражение лица, какое редко можно увидеть даже на похоронах. Лошадка трясла коротко подстриженной гривой, ее донимали слепни, она била копытами в красную, спекшуюся от засухи глину так, что во все стороны разлетались комья. Они ждали… Разве могу я их разочаровать? Через несколько дней скажу, чтобы он этот ковер забрал… То, что он его сегодня оставит, ведь ни к чему еще не обязывает.

— Хорошо, покажите, — махнул он рукой. — Только поскорее у меня нет времени.

Случилось нечто непостижимое. Смиренный купец крикнул властно, чокидар поставил палку у стены, бросился к повозке и взвалил на плечо огромный рулон ковра. Купец уже скрылся в доме, оттуда доносились его команды, он поторапливал уборщика, они со скрежетом передвигали стол, расставляли стулья, освобождали место.

— А у кого сейчас есть время? — вздохнул появившийся из дома купец. — Но этот ковер стоит того, чтобы на него хоть немного посмотреть. Я уже исчезаю. Сааб посмотрит сегодня, завтра посидит в кресле, выкурит сигарету и подумает, почему именно этот ковер стал самым приятным местом во всей комнате… Он радует не только глаза. Нужно коснуться его босой ногой… Пусть решение созревает само. Я не настаиваю. Меня уже нет.

Толстый, потный, в шелесте накрахмаленных, белых с буфами штанов он шел к калитке, словно его нисколько не волновало, что будет с оставленным ковром.

— Сэр, — повернулся он, глядя на Тереи нежно сощуренными, полными слез глазами, — на вас я не хочу заработать, Я знаю вашу душу, она жаждет прекрасного.

Душа? А что он может обо мне знать? Все разведал у соседей, собрал информацию, убедился, что я платежеспособен. Ничем не рискует… Обещал горсть медяков слугам, втянул их в заговор. Они определили тактику и время атаки.

Иштван вошел в дом. В то короткое мгновение, когда он приоткрыл обитую сеткой дверь, влетело несколько мух и, привлеченные запахами, безошибочно направились в сторону кухни.

Повар и уборщик стояли, наклонив головы и переговаривались, как попугайчики в клетке, восхищаясь расстеленным ковром. Он был прекрасен, ржаво-гнилозеленый, с мелким, голубоватым силуэтом дерева и желто-зелеными цветами. Тона были подобраны очень мягкие. Этот узор создал довольно приличный художник. Ковер нравился Тереи и именно это его злило. Торговец, вероятно, был хорошим психологом, а возможно его тайком впустили и он, осмотревшись, обратил внимание на колорит висящих в гостиной картин.

Уборщик присел и начал осторожно гладить узловатой рукой короткий ворс ковра, словно боясь разбудить дремлющие краски.

— Купец признался, — наугад сказал Иштван, — что дал вам по пять рупий за то, чтобы вы показали ему дом.

— Он врет, сааб, — возмутился повар, — он мне только дал полрупии. Это чокидару он сразу дал двадцать наяпайя [10], поскольку тот его не впускал в калитку. А я пока еще ничего получил…

Это звучало как упрек, он смотрел на Тереи черными глазами из-под щетинистых седеющих бровей.

— Значит, стоило пообещать полрупии, чтобы ты предал и нарушил мой покой? Разве ты мало получаешь?

— Сааб, я хотел как лучше. Мы два дня выбирали этот ковер.

— Подавай обед. Если тебе у меня плохо, можешь в любую минуту идти помощником к этому купцу, раз ты так разбираешься в коврах.

Повар стоял, как громом пораженный, челюсть у него отвисла при мысли, что он может уйти из этого дома. В его глазах стояли слезы. Иштвану стало жаль этого человека. Уборщика и след простыл; слыша сердитые слова, он решил исчезнуть.

Тереи снял прилипшую к телу рубашку, сбросил сандалеты. С чувством огромного облегчения он по шею погрузился в наполненную водой ванну. Иштван отдыхал. Это продолжалось всего несколько минут, поскольку Перейра деликатно поскреб матовое стекло двери ванной комнаты.

— Сааб, обед на столе, — позвал он, — у нас сегодня кура с рисом и изюмом.