Каменные скрижали

Журналист пожал плечами. Он взял редиску, которая на тарелке оставила фиолетовое пятно раствора марганцовки, в котором ее мочили для дезинфекции.

— Когда кого-то причисляют к лику святых, все становится совершенством. Даже рубашка, которую он носил. Верующим нужны реликвии.

— А по вашему мнению?

— Лучше привести чужие мнения, там авторитетов хватает.

— Неужели это так плохо?

— Он баловался рисованием, а сейчас пытаются сделать из этого святыню. Напишу заметку о выставке и хватит. Вечером, прием, к сожалению, без алкоголя, слишком одухотворенное общество.

Тереи забавляла разочарованная мина, с которой югослав говорил о party. В зале стоял шум, участники конгресса переговаривались усталыми голосами, толстый итальянский писатель с таким восторгом говорил о красоте индианок, словно читал стихи д. Аннунцио.

К ним подсел одетый по-европейски темнокожий мужчина, привлеченный индийскими блюдами.

— Я — делегат Цейлона, — представился он, не подавая руки. — Я вам не помешаю, если буду есть по нашему обычаю?

Он месил рис правой рукой, желтый соус, когда он сжимал горстку риса, вытекал между пальцев, тогда он с детским удовольствием, не стесняясь, слизывал его. Толстые, голубоватые губы растянулись в довольной улыбке.

— Попробуйте… Рис с curry следует есть как того требует природа, пальцами можно пробовать, радоваться плотности этой кашицы. А как вы обгрызаете курицу? Одно удовольствие, когда ее держишь в руках, как это делали наши праотцы. А крабы? Без рук и зубов, когда используется весь арсенал щипцов, долот, крюков, еда превращается в гинекологическую операцию, теряет первобытную красоту. В Лондоне я на каждом приеме вызывал сенсацию, но я упрям, не могу отказать себе в удовольствии есть, как считаю нужным. Люди могут морщиться, изображать на лице отвращение, но я знаю, что они мне завидуют, потому что я естествен, в то время как они подражают другим, — он поспешно начал указательным пальцем собирать с тарелки соус, жадно поглощая его толстыми губами.

— Я тоже ел руками, когда ничего другого не оставалось, — пожал плечами югослав, — мне это не очень нравится. Но и особо не раздражает. В партизанах, в дубовых лесах Велебита.

Иштван их почти не слушал, ему вспомнилась жаренная на огне кукуруза, аромат дыма от горящего хвороста, кусочки обугленного сверху, а внутри сырого мяса, натертые серой солью-лизунцом и чесноком. К этому красное и терпкое вино, которое пьют залпом, большими глотками из пузатой бутылки.

— Ты не стал ждать меня, — неожиданно положил ему руку на плечо Морис Нагар. — И правильно сделал, потому что меня там задержали. Ты не смог бы выслать мою информацию, когда будет готова твоя? А я часок вздремну. Чувствую усталость. Шум меня усыпил.

— С большим удовольствием, — Тереи взял странички, написанные четким почерком, — я как раз собирался на почту.

Они направились к выходу, провожаемые поклонами слуг. В тени галереи им в лицо подул горячий ветерок, принесший запах отцветающих растений, сухих листьев и пыли.

— Ты мне нравишься, — неожиданно сказал Нагар. — И я немного за тебя беспокоюсь.

— Я знаю об этом, — Иштван сжал его маленькую, сухую ладонь, глядя сверху на лысеющее темя журналиста, загорелое и блестящее. — Надо мной собираются какие-то тучи?

— Нет. Птичье беспокойство. Предчувствие, Слишком мне приходилось все бросать и убегать, чтобы сейчас игнорировать такие сигналы. Что-то нехорошее висит в воздухе.

Он поднял печальные, как у Пьеро, глаза, легонько улыбнулся.

— До вечера. Иду отдыхать.

Журналист семенил по выложенной кирпичом дорожке в сторону гостиничных номеров. Тень передвинулась, от машины тянуло жаром и парами бензина. Тереи открыл дверцы с двух сторон прежде чем решился сесть. Мелкий пот сразу же выступил на спине, как при приступе малярии. Он что-то знает, — думал Иштван, — хотя не хочет говорить. Не предостерегал ли он меня? Но в чем дело? Маргит? А может, до него дошли какие-то сплетни из посольства?

Текст, который француз просил его выслать, свидетельствовал о доверии и любезности, он мог им воспользоваться, выбрать то что ему пригодилось бы. Правда, Тереи не был профессионалом и вряд ли мог составить ему конкуренцию, поэтому дружеский жест Нагара не имел особого значения.

Гости уже вышли из ресторана. Тереи хотелось побыть одному. Он включил зажигание и медленно вывел «остина» к открытым воротам.

Иштван решил не ехать на послеобеденную сессию, посвященную метафорам Тагора, а отправиться хотя бы в Тадж Махал. Совершенство гробницы, похожий на очищенную луковицу купол и четыре минарета, как побеги спаржи, стоящие на фоне синего неба, напоминали дешевый рекламный плакат «Air India». Безупречная красота вызывала скуку.

— Ах, значит, такое чудо создала любовь шаха, — говорила худая англичанка, глядя на гробницу с кислой миной восхищения. — Интересно, была ли она красивой?

— После нее осталось девять детей, — громко читала ее спутница, глядя в путеводитель, оправленный в красивую обложку. — Не думаю, что она могла сохранить красоту.

— Возможно, поэтому и решила умереть.