Каменные цветы

— Ну да, здесь он умер. Он в тот вечер привычно напал на мать. С ним такое случалось — не обязательно с пьяным, иногда просто было паршивое настроение, которое он никак не мог держать в себе. Бил того, на кого первого взгляд падал. Тогда это была она, и ей досталось крепко. Швыряя ее по комнате, он в том числе и на столик ее уронил. А на столике стояла ваза — крупная такая, из добротного толстого стекла. Ваза разбилась, мать отключилась. На этом все могло и закончиться, но тут имел глупость вмешаться я. Я тогда вообще эмоциям поддавался легко, вот как вы сейчас. Потом жизнь научила, а в те годы… Как нечего делать.

Он рассказывал спокойно, монотонно даже. Но это не помешало Лане представить тощего, нескладного подростка, с яростью бросающегося на защиту матери — которая, может, и не была по-настоящему достойна этой защиты… Он сумел отвлечь отчима, но не побороть взрослого мужчину.

— Он перехватил меня за волосы и впечатал лицом в стол. Он так частенько делал, почему бы не повторить? Вот только раньше там не было осколков, а теперь я угодил прямо на них. От вазы знаете, какие осколки получаются? Полукруглые. Те, которые всегда направлены острием вверх. На такого «ежа» я тогда и угодил — с глазом расстался, половину лица стесал. Кровь хлынула во все стороны, столько никогда еще не было, и от этого он растерялся, ослабил хватку… Я-то вообще все помню смутно. Ощущения от потери глаза оказались такими, что сил у меня разом прибавилось. Я его оттолкнул от себя, поднялся, ударил. Он этого не ожидал, потому и на ногах не удержался. Это не навредило бы ему серьезно, если бы он не разбил пустую голову об угол. Вон о тот.

Он кивнул в сторону двери. Повернувшись туда, Лана увидела на косяке темное пятно — не красное, коричневое, выцветшее как будто, и все равно гротескно смотревшееся на фоне невинных обоев в цветочек. Она бы никогда не догадалась, что это кровь. Никто бы не догадался. Невозможно же!

Понятно, что кровь с обоев нельзя было отмыть, так ведь обои можно было переклеить. Однако Павел этого делать не стал, он год за годом приезжал сюда и видел напоминание о том, что с ним сделали — и что заставили сделать его.

Боль такого уровня или сводит с ума, или закаляет — а может, все сразу. Поэтому он и мог оставаться спокойным теперь, поэтому ничему не поддавался. И уж конечно человека, который прошел через такое, не могла задеть мелкая истеричная диверсия, устроенная Охримовским.

— Я не знаю, кто вызвал тогда «скорую», — завершил свой рассказ Павел. — Точно не я, потому что я сразу отключился. Очнулся уже в больнице, и был суд, на котором я ни о чем не сожалел. Я и сейчас не сожалею. Видите, Светлана, какого монстра вы прибыли спасать?

— Как так можно вообще… — прошептала она.

— Не знаю. Может, я был таким всегда, а может, таким меня сделали здесь. Какая уже разница? Если вам очень хотелось кого-нибудь спасти — сожалею, но вы выбрали не того кандидата.

Она и правда чувствовала себя идиоткой. Лаврентьев ведь предупреждал ее! Да и сама могла бы догадаться… Но ей почему-то казалось, что его внешняя холодность — просто доспехи, за которыми нужно прятать душу, способную видеть бессмертие в цветах.

Не было там никакой особенной души. Он обладал талантом — и не более того. Он честно сказал ей об этом еще при первой попытке спасти его после того запоя, который, скорее всего, был для него очередным развлечением.

Что ж, иногда жизнь учит и вот так… это тоже был нужный урок.

— Можно, я уеду завтра? — тихо спросила Лана, не решаясь больше смотреть на хозяина дома.

— Да, так будет лучше. Я постелю вам в гостевой комнате. Не переживайте, Светлана, там еще никого не убивали.

* * *

Лана ожидала, что заснет мгновенно — для этого были все основания. Она с утра оставалась на ногах, потратила немало сил на переговоры с Лаврентьевым, потом было это долгое путешествие — и страшный разговор, последовавший за ним. Мышцы гудели от усталости, голова шла кругом, и сон сейчас стал бы настоящим спасением.

Но не вышло — она уже не первый час лежала в чужой постели и рассматривала темный потолок. Не потому что боялась Павла. Как бы он себя ни называл, настоящим монстром он не был, Лана и мысли не допускала, что он способен напасть на нее. Дело было вообще не в нем, ее не отпускали собственные сомнения.

Что-то в этой истории не клеилось. Он не был тем страдальцем, которого она придумала. Однако не был он и тем роботом, которого пытался изобразить, потерявшим душу много лет назад. Потому что робот как раз не оставил бы здесь ни это кровавое пятно на обоях, ни напоминание о дне, когда он прошел через главную боль своей жизни… Он действовал бы практично, он провел бы ремонт. Но он ездил в родительский дом не отдыхать, это место манило его, как покинутый храм. Неужели только воспоминаниями о том дне?

Лежать и думать об этом больше не было сил. Она выбралась из постели и покинула комнату. Лана двигалась тихо, не включала свет, она не знала, куда ей идти, но не хотела будить Павла из-за своей непонятной прихоти.