Каменный город

Предчувствия не обманули Тату.

Вскоре после праздников спокойное течение жизни, спокойное по крайней мере внешне, было нарушено.

Никритин трижды приходил к ней после работы. Каждый раз подолгу нажимал на кнопку звонка. Калитка оставалась закрытой, никто не выходил. Он обиделся. Уж всегда так — когда есть уверенность в другом, его начинают третировать.

Тянулись однообразно-серые осенние дни: дом — мастерская, мастерская — дом... На душе — ни проблеска, ни просвета. Исчезла Тата, исчез Афзал. Правда, Тата говорила, что он готовит картину к выставке. Тем меньше причин появляться у него дома: только мешать...

Лил дождь. Жухлые мокрые листья текли вдоль обочины дороги. Мусоля сигарету и пряча ее в кулаке, Никритин стоял на остановке троллейбуса. Струился светом мокрый асфальт. Он отбросил сигарету и поднял воротник плаща. Держался за мокрые уголки, не зная, на что решиться, — ждать или идти пешком? Берет безнадежно промок. Жестко, как шлем, охватывал голову.

Через дорогу шла девушка. Торопилась. Развевались, отлетали в стороны полы ее прозрачного дождевика. Резкими поворотами головы она оглядывалась, переходя улицу. Никритин смотрел на нее, и что-то дрогнуло в нем. Если б тот, к кому она торопится, мог ее видеть сейчас!.. Да, человеку надо знать, что к нему кто-то торопится...

Наконец, разбрызгивая воду из-под колес, подошел троллейбус. Никритин вскочил в вагон, чувствуя, что промок насквозь, как тряпичная кукла.

Когда, отряхиваясь, он вошел в свою комнату, там сидела Тата. «Что-то неладно...» — мелькнуло, ощутилось — не подумалось. Лицо ее обугленно потемнело, подурнело. В глазах — сухой температурящий блеск...

Рассказала она невероятное: Женька под арестом!

«Встречаются в жизни бродячие мины, как в море... — подумал Никритин, выжимая мокрый берет и глядя, как вода шлепками падает на пол. — Живешь — и не знаешь, когда нарвешься. Это — не случай, это — закономерность. Что посеешь, то пожнешь».

Оправдались предчувствия Таты.

В тот день она собралась к своему научному руководителю. Женька оставался дома. К нему пришел Вадим, его однокурсник, в сопровождении двух молоденьких девчонок, которые держались натянуто, как при старших...

Посмеиваясь про себя, Тата прихватила кожаную папку и сбежала по ступенькам террасы.

...Оскар Ромуальдович Кейзер — географ, путешественник и специалист по гидрологии Средней Азии — покашливал, сидел с перевязанным горлом в своем огромном старомодном кабинете. «Эти холодильники!.. Стакан «ташкентской» воды — и пожалуйста!..»

Высохший, щуплый, но все еще резкий в движениях и живой, старик ворчал на Тату. Взъерошивал свои алюминиевые космы, — выговаривал за лень, долго и пунктуально выспрашивал, что сделано из намеченного плана работ. Сцепив руки, неодобрительно шевелил пальцами. Потом вскочил с места, побежал вдоль книжных стеллажей. Шептал что-то про себя, долго копался на полках. Наконец выложил на стол все, что могло касаться истории освоения Голодной степи — со времени Кауфмана. Были здесь и книги, и аккуратно переплетенные картонные листы с наклеенными вырезками из старых туркестанских газет.

Тата с вежливой отчужденностью смотрела на это богатство. Но признаться Оскару Ромуальдовичу во всем — и в охлаждении к теме, и в девальвации самой идеи стать научным работником — не хватило духа.

Вошла сестра профессора — Эльза Ромуальдовна, пригласила в столовую к вечернему чаю. Приглаживая такие же алюминиевые, как у брата, волосы, церемонно угощала вишневым вареньем.

Вернулась Тата поздно — в двенадцатом часу ночи. Открыла калитку своим ключом.

В привычные глаза толкнулась зияющая темнота бокса — машины там не было. Но в кабинете отца горел свет. Значит, дома?.. Где же машина? С неосознанной тревогой она вбежала по ступеням террасы, ссыпала на стол книги, рванула дверь кабинета.

— Где машина, папа? — не переступая порога, может быть слишком звонко, спросила она.

Мстислав Хрисанфович поднял голову от раскрытой папки с бумагами, вздел очки на лоб.

— Машина? — близоруко сощурился он. — Я думал, у тебя... А что?

Тата не ответила и прикрыла дверь.

«Значит, Женька! Все ведь приставал: «Татка, дай ключ, ночью меньше орудовцев». Ах, идиот!..»

Она встряхнула свои брюки, пошарила по карманам — ключа не было. Надо же, вздумала переодеваться в платье, чтобы не шокировать старика Кейзера!..

Женька так и не вернулся в ту ночь.

А утром приехал на мотоцикле милиционер. Повез в коляске Тату для опознания машины: «автомобиля», — как он выражался.

Длинный двор ОРУДа. Изувеченные машины. Среди них — знакомая и все-таки какая-то уже чужая — серая «Победа». Стоит у стены — поникшая, с оторванным крылом, с помятыми бамперами.

Потом — кабинет следователя. Дознание... «Вы не беспокойтесь. Вам ничего не угрожает. Просто нужно замотивировать дело».

Дали свидание с Женькой — обросшим, посеревшим, пришибленным. Некрасиво кривя стертые вялые губы, он едва сдерживался, чтобы не разреветься. И жалко, и противно было смотреть на него.

Постепенно выяснились обстоятельства происшествия.

Соседи уже докладывали: была шумная оргия.