Каменный город

Космической величины зубчатые колеса, привалившиеся к стене; сконусовавшаяся горками металлическая стружка, рыжая, завитая в длинные спирали; вулканические зарева в окнах литейки; какие-то грохоты и верещанье, какие-то вздохи, словно планета вздыхала...

Все это воспринималось безотчетно, помимо сознания. Впитывалось глазами, слухом, обонянием. Всем существом воспринималось — и напрягало, пружинило все существо.

Но думалось — нелепым образом — о другом. Он не знал, как обращаться к Рославлевой. Величать? Было бы странно в их возрасте... Вероника? Тяжеловато... Просто Ника, как друзья? Фамильярно...

Ни на чем не остановившись, он избегал всяких обращений. При помощи нейтрального «вы». Но это очень затрудняло, и он не мог избавиться от скованности, разговаривая с ней.

Она сама с ходу разбила это препятствие.

— Алеша... Вас ведь Алексеем звать?.. — перешагнула она через рельсу, держась за его руку и пошатываясь на тонком каблуке. — Алеша! Об одном прошу — пусть люди не видят, что вы их зарисовываете. Иначе все пропало: будут позировать. Понимаете?

Никритин скосил глаза на свой заметный альбом.

— Разве что слишком заняты будут... — ответил он и прибавил облегченно, называя ее кратким именем: — Постараюсь, Ника...

Заводоуправление.

— Бильдинг... — сказала Рославлева. — Это на инженерном жаргоне.

Цементированные ступени. Нежилой запах. Гулкие коридоры.

Табличка на двери:

«ЗАВОДСКОЙ КОМИТЕТ ПРОФСОЮЗА»

Из-за желтого конторского стола поднялся чахоточного вида человек, замотанный шарфом. Обогнул стол, пошел навстречу, протягивая длинные руки.

— Ну, обрадовали, Вероника Ксаверьевна! — обеими руками он потряс руку Рославлевой. Мотнулись отросшие неопрятные космы на его склоненной голове. — Спасибо, что пришли, спасибо!..

— Ну что вы, товарищ Чугай!.. — брезгливо, как показалось Никритину, отдернула она руку. — Я получила ваши письма. Но я все равно пришла бы к вам: у нас запланирован репортаж о вашем заводе.

— Да-да-да!.. — засуетился, завозил руками Чугай. Всплыли и отхлынули красные пятна с его лица. — Очень стоит написать. Есть о чем, есть. Скажем, Бердяев... Токарь. Последователь лауреатов. Того же Генриха Борткевича. Работает в счет шестидесятого года. Стоит, очень стоит написать... Но я вам сигнализировал не об этом... — Он покосился на Никритина.

— Это наш человек, — сказала Рославлева, перехватив его взгляд.

«Бердяев», — повторил про себя Никритин, запоминая.

— А-а-а! Понимаю, понимаю!.. — Чугай вернулся за стол, многозначительно помолчал, опустив взгляд. Затем встряхнул головой и развел длинными руками, словно выступая на собрании: — Ведь, това-а-рищи! Завод погряз в интригах! Да-да-да! Пренебрежение профсоюзной работой, зажим инициативы — все это налицо! Я намечаю собрание, директор — отменяет. Я приглашаю лектора, директор его — в шею... Что же это, я спрашиваю? Сегодня реформы, завтра реформы... Так нельзя работать. Центросовет не погладит меня по головке за срыв профсоюзной работы! Прошу вмешаться... Да, вмешаться! Факты я вам предоставлю... — Он рывком дернул ящик стола и вынул пачку исписанных от руки листов, скрепленных канцелярской клипсой.

Рославлева, не читая, свернула их в рулончик и сунула в карман пальто.

— Ладно. Походим по заводу, посмотрим... — неопределенно сказала она.

Когда вышли из кабинета, она покосилась на Никритина.

— Ну как?

— Неприятный тип. Я бы его прогнал...

Рославлева засмеялась:

— А знаете... это ленинское выражение: прогоните дурака.

— Не знаю, не читал. Но не понравился он мне. Какой-то... мешком ударенный из-за угла.

— Вот именно. Пойдем-ка теперь в дирекцию, а уж потом — по цехам.

Сунув руки в карманы, она пошла впереди. Никритин прижимал к боку альбом и с тягостным чувством, словно в амбулатории, следовал за ней по широким коридорам.

Мелькали двери, двери... И похожие на артиллерийские снаряды красные бидоны огнетушителей...

В просторной приемной за столом карельской березы сидела девушка с явно искусственными кудряшками и наивным личиком. Нестерпимо молодая, почти девчонка.

— Симочка! — воскликнула удивленно Рославлева. — А где же Эстезия Петровна?

— В декрете... — ответила девушка, приглядываясь, и внезапно зарделась. — Ой, я видела вас, а не помню, откуда вы...

— Боже мой, неужели я так давно не была у вас? — Рославлева пожала плечами и прямо из кармана пальто вынула корреспондентское удостоверение.

Никритин взглянул на коричневую книжицу в ее ладони и понял наконец, чем она не походит на многих женщин: не носит сумочки! Оттого и походка иная — свободней, размашистей.

— У себя Дмитрий Сергеевич? — спросила она.

— Нет, в Москве... Поехал за автоматикой... — улыбнулась Симочка, возвращая удостоверение. — Сагатов его замещает.

— Какой? Старший?

— Нет, Ильяс Муслимович.

— Боже, что у вас делается! — снова засмеялась Рославлева. — А можно к нему? К Ильясу... — она чуть замялась, — к Ильясу Муслимовичу?

— Сейчас спрошу, — ответила девушка и скрылась за дверью, на которой поблескивала стеклянная табличка «Директор Д. С. Бурцев».