Каменный город

Слышатся голоса. На берег выходит папа и молодой искусствовед Потей. Он приехал с ними и живет у них. Девочка вскрикивает и, выскочив на берег, спешит прикрыться полотенцем. «Противный! Чего он так смотрит?..»

Не нравится ей этот прилизанный Роман Львович. Носит на шее бант, каких сейчас никто не носит. И фамилия какая-то противная — Потей. А уж говорит-то так самоуверенно! Слушая его, она всегда молча не соглашается c ним.

Но он пишет статейки в журналах. Несколько раз хвалил папу. И папа с ним дружит...

...Вот девочка стала еще на год старше... Теперь она учится в седьмом классе. Учеба ей дается легко. Ее избрали в бюро комсомольской организации школы.

Но дома — плохо...

Во-первых, она болела и приходится отбывать карантин. Ее никуда не пускают.

Во-вторых, нет мамы. Она в этом году не вернулась с курорта. Тэзи точно не знает, но догадывается, что она их оставила. Папа получил письмо, но ей не показал. Скомкал и сунул в карман. Потом сорвал со стены портрет мамы и шпателем соскоблил всю краску. Тэзи заплакала, побежала к себе и спрятала мамину фотокарточку, чтобы папа не порвал и ее.

Дома появилась Наталья Филимоновна — дальняя родственница. Она когда-то была гувернанткой — и вся какая-то высохшая и старомодная. Она воспитывает Тэзи: требует, чтобы учила английский. Но Тэзи не обращает на нее внимания. А когда сердится, показывает ей за спиной язык и говорит с гримаской: «Наталья Фи-Лимоновна». В конце концов, раз она готовит обед и делает все по дому, она и хозяйка!..

Но карантин — это очень скучно... Она смотрит в окно на заснеженную московскую улицу — 2-ю Ямскую-Тверскую. В доме никого нет, тихо. Она проходит в папину мастерскую. Одна из папиных картин, как говорит Роман Львович, «пошла». Теперь папа делает копии. У него даже есть проволочная сетка, которую он накладывает на оригинал, чтобы получить клеточки и быстро перевести контуры на чистое полотно.

Тэзи берет приготовленный подрамник и начинает его расчерчивать. Если папа не скоро вернется из командировки, она и сама сможет сделать копию, подумаешь — трудность!..

Папа обрадовался. Тэзи боялась, что обидится.

Была продана и эта копия. Тэзи смешно и немножко стыдно: все думают, что папина работа, а это — она намазала!..

Потом она сделала копию с картины Ренуара. Роман Львович заволновался. Говорит, что она — «колорист». И тут же предложил найти покупателя. Тэзи только смеялась и мотала головой: нет, не продаст, ей самой нравится!

Роман Львович советует продолжать. А зачем? Тэзи знает, что художником не станет. Во всяком случае, таким, как папа. Это не искусство! Она станет летчиком. Как Гризодубова. Вот!..

Но Роман Львович начал ее теперь обхаживать: очевидно, у него какие-то свои планы насчет нее. Приносит коробки конфет. Но она их не ест — очень нужно! — отдает Лимоновне.

...Детство, милое детство!.. Как внезапно оно оборвалось. Пришла война... В конце сорок второго года отца и Романа Львовича призвали в народное ополчение. Тэзи уехала к бабушке. А дедушки уже нет в живых: умер в прошлом году. Бабушка очень постарела. Не ворчит. Только вздыхает.

Трудно с хлебом. Едят одну картошку. Бабушка снимает с печи чугунок и вдруг говорит:

— А в старину люди питались смоквой...

— А что это такое, бабушка? — спрашивала Тэзи.

— Еда... — отвечает бабушка и, мечтательно причмокнув, повторяет: — Смоква...

Тэзи теперь совсем взрослая: ей уже семнадцать лет, скоро будет восемнадцать. Она работает на железнодорожной станции смазчицей. До станции далеко: километра три, а то и больше. Но ничего, она вытерпит. На фронте — труднее. Летом уходит на фронт Ильдар — друг детства. Он стоит перед Тэзи и немножко смущается этой красивой девушки. А Тэзи хочется плакать. Еще один уходит туда... Что же это будет?.. От папы тоже никаких вестей. Она обнимает Ильдара и крепко целует.

— Приезжай!.. — говорит она, как будто это зависит от него. — Только, ты слышишь, приезжай!..

...И опять зима... Зима сорок третьего года. Снежные сугробы.

Тэзи сдала дежурство и, повязав пуховый оренбургский платок, выходит на пристанционную улицу. Она в овчинном полушубке и валенках. У розвальней курит сельский почтальон Шакир. На селе его за рассеченную губу зовут Куян-ауз — Заячья губа. Над лошадью вьется пар. Тускло светит заиндевелый фонарь...

— В деревню едешь? — по-татарски спрашивает Тэзи.

— Да, садись, довезу, — отвечает Шакир.

Бегут, бегут сани по снежной дороге... Глухо топают конские копыта... Синим, неживым светом заливает сугробы луна...

— Плохой служба стал, — хмуро говорит Шакир.

— Почему? — спрашивает Тэзи, отворачиваясь от холодного ветра.

— Все похорунный таскаю, горе таскаю, — хрипит Шакир. — Вот, Бакировым везу...

— Ильдар!.. — боль, словно игла, входит в усталое сердце. Голос Тэзи тонет в снежном просторе...

А дома, при свете толстой вагонной свечи, сидит напротив бабушки Роман Львович. Его трудно узнать. Худой, в грязной гимнастерке, оброс курчавой бородой. Рядом лежит вещевой мешок, на нем — палка. Свет кроваво отражается в воспаленных глазах. При входе Тэзи он вздрагивает, медленно встает.