Каменный город

Муслим смотрел на его опойковые сапожки и молчал. Закрыв ворота за выехавшей пролеткой, он снова прошел в амбар, попробовал откатить одну из бочек, — она была тяжелая. Сердце билось тревожно, мысли не могли остановиться на чем-либо определенном. Но все его существо, с детства приученное к бережливости, знающее цену тому, что создано человеческим трудом, восставало против бессмысленной порчи добра, пусть даже не принадлежавшего ему самому. Как поступить?.. Решив дождаться Давлеканова и посоветоваться с ним, Муслим прошел на свой двор. Он вынул из поясного платка плотную бумагу с гербовой маркой и подозвал Хайри. Но что она могла посоветовать? Она лишь испугалась, что дело раскроется и тогда его Муслимджану не миновать беды.

— Зачем же вы согласились? — спросила она.

— Сам не знаю... — ответил Муслим, глядя на бумагу. Обман!.. Обман государства!.. Нет, Муслим не хотел участвовать в темных делах Мирзакалан-бая.

Давлеканов, едва ступив во двор, крикнул:

— Муслим, зайди к нам, есть новости!

— У меня тоже новости, э... — ответил Муслим, идя за ним. — Голова пухнет...

Фавзия накрывала на стол. Позвали Хайри, и обедать сели все вместе. Давлеканов, похлопывая себя по плечам, — одолевали москиты, налетевшие на свет пятилинейной лампы, — рассказывал о том, что идет набор молодежи на строительство Сталинградского тракторного завода.

— Правда, ты не комсомолец, но зато потомственный строитель, — говорил он. — Я думаю, через нашу ячейку мы тебя устроим. Мой совет — поезжай. Человеком станешь. Сперва один поезжай, а устроишься — Хайри приедет... Как, Хайри? — взглянул он на нее.

— Вы ученый человек... Если вы находите, что это хорошо... — нерешительно ответила она, раскачивая задремавшего Ильяса. — Разве я пойду против?

— Конечно, хорошо!.. — воскликнул Давлеканов. — Ведь стройка-то какая!..

— А где это, далеко? — спросил Муслим, прервав его восторженные объяснения. Что такое трактор — он читал.

Фавзия принесла карту. «Далеко...» — понял Муслим. В другое время это, может быть, и испугало бы его, но сейчас ему не давали покоя его собственные новости, и все остальное казалось не столь существенным. Даже большие расстояния...

— Дай-ка бумагу, — сказал Давлеканов, выслушав его рассказ. — Да... купчая по всей форме...

Давлеканов задумался. Затем, сложив документ, положил на него ладонь.

— Мне кажется, бай перехитрил себя, — улыбнулся он. — Бумагу эту не надо отдавать. Вы довольно поработали на него, чтобы иметь право на сад. Правда, он слишком велик... Оставьте часть себе, часть отдайте государству... Это будет справедливо. Зачем покрывать мироедов?

— Отец, наверно, не согласится, — с сомненьем произнес Муслим.

— Поговорить с ним, оформить все по закону — это я беру на себя, — сказал Давлеканов. — А тебе надо думать о сборах в дорогу. Завтра утром придешь ко мне на работу, пойдем вместе в ячейку. Хорошо?

— Хорошо... — ответил Муслим, думая о своем. — А как с салом быть?

— Да, сало... — Давлеканов, прихлопнув москита, потер себе шею. — Жаль добра...

— А что ему сделается? — вмешалась Фавзия. — По-моему, эти бочки даже не потонут.

— Ты думаешь? — недоверчиво взглянул на нее муж.

— Ну, конечно! — Фавзия сослалась на физику, говорила что-то об удельном весе, но Муслим по-простому заключил, что сало-то действительно легче воды.

— Если бы так... — снова потер шею Давлеканов. — Пусть бы плавали, пусть бы все в махалле увидели — какой хороший человек Мирзакалан-бай... А нельзя для верности отлить из каждой бочки?

— Как отольешь, оно же затвердело, — недоуменно взглянул на него Муслим.

— Ну, выковырять чем-нибудь, — предложил Давлеканов, увлекаясь. — Уж если будет немного воздуха внутри, наверняка не потонут. И сало можно будет раздать нуждающимся...

— Верно, э!.. — хлопнув себя по коленям, вскочил Муслим. — Пусть у людей раскроются глаза: всем известно, чьи бочки. Выловят утром!

Он облегченно рассмеялся. Кажется, все устраивалось к лучшему.

Хайри светила фонарем и держала миску, в которую Муслим выковыривал ножом сало. Покончив с очередной бочкой, Муслим плотно завинчивал заглушку, а Хайри, скользнув за ворота, спешила разнести сало по самым бедным семьям в махалле. Когда она вернулась в последний раз, Муслим вынул из лопаты черенок и, орудуя им, как рычагом, выкатил на улицу глухо постукивающую бочку. Шумно всплеснув, она ушла под воду, тотчас вынырнула и закачалась у берега, поблескивая черным лоснящимся боком. Кругом было тихо. Муслим постоял немного, ткнул черенком в скользкое железо, отгоняя бочку подальше от берега, и пошел за следующей...

Слыша, как гулко бьется сердце, и ощущая слабость в ногах, он опустился на суфу рядом с Хайри.

— Кончено... Плавают... — сказал он возбужденным шепотом.

— А не увидит он, когда приедет? — спросила она, помолчав.

— Темно... Течением их снесло под тень карагача, — ответил Муслим и задумался.

С одним делом было покончено... Муслим понимал, что тем самым он отсек от себя старую жизнь... Очевидно, это понимала и Хайри.

— Теперь нам нельзя оставаться здесь... — произнесла она негромко.

— Да... — сказал Муслим.