Каменный город

— Значит... вы поедете? — спросила Хайри.

— Надо... Хуже, чем здесь, не будет... — взглянул на нее Муслим. — Ты собери-ка свои вещи... Вернется хозяин — возьму лошадей и отвезу тебя к отцу... Поживешь там?

— Ладно... — одним вздохом ответила она и прильнула к его плечу.

Муслим прижал ее к себе, и больше они не говорили. К чему слова? Они понимали друг друга без них...

Открыв ворота, Муслим увидел, что Мирзакалан-бай вернулся не один, — с ним был Мирвали-байбача. Но раздумывать над тем, где они встретились, не стал. Лишь кратко ответил на вопрос бая, что поручение исполнил. Ош отвел лошадей под навес и, не распрягая, задал им корму.

Хайри была готова; весь скарб, который она брала с собой, состоял из свертка ватных одеял и небольшого сундучка, обитого цветной жестью. Выждав, когда огонь в спальне Мирзакалан-бая погас, они вышли к пролетке.

Давлеканов, который вышел их провожать, обещал присмотреть за домом и устроить все дела с садом.

— Успеешь вернуться к утру? — спросил он Муслима, подавая ему сундучок. — Приходи сразу в типографию, меня спроси...

— Приду, не опоздаю, — кивнул Муслим, дернув вожжи. Колеса стукнулись о приступку ворот, перекатились через нее, и Хайри навсегда покинула этот дом. А Муслиму предстояло еще вернуть лошадей.

Разговор с отцом, против ожидания, вышел не слишком тяжелым.

Очевидно, немало передумал старый мастер в одиночестве.

— Что ж, сынок... — сказал он. — Поезжай... Иди своей дорогой.. Стар уж я, чтобы быть тебе хорошим советчиком... Вижу — по-новому жизнь идет, испытай ее... Но что бы ни было — живи честно, своим трудом... Вот только, если и Хайри уедет, совсем один останусь...

— Зачем же вам оставаться, отец, вместе приедете, — возразил Муслим.

— Нет, сынок, нет... — вздохнул Уста-Сагат. — Здезь родился, здесь и в землю лягу... рядом с твоей матерью... А вы, молодые, поищите счастья... Может быть, и найдете...

Тому, кто уезжает, всегда легче, чем тому, кто остается. С легким сердцем погонял лошадей Муслим, возвращаясь на рассвете в город.

На его стук ворота открыл Мирвали-байбача.

— Куда это ты ездил? — спросил он, тараща выпуклые глаза.

— Не твое дело! — ответил Муслим и, соскочив на землю, протянул вожжи. — На, держи... Распряжешь потом.

Он насмешливо взглянул на байбачу и пошел из ворот. Пройдя по пустынному в этот час переулку, в узком пространстве которого отскакивал от стены к стене звук его шагов, Муслим остановился у хауза. Едва заметно, сонно покачивалась поверхность воды, еще не тронутая лучами солнца, темно-зеленая, как бутылочное стекло. В тени, отбрасываемой большим карагачом, сгрудились железные бочки. Скоро люди пойдут за водой, увидят их... Муслим тихо рассмеялся...

Обернувшись, Муслим увидел, что к нему спешит Мирвали-байбача. Настороженное, подозрительное любопытство, казалось, еще больше выкатило его глаза.

— Ты... — начал было он и осекся, взглянув на хауз.

Он долго смотрел. Наконец, видимо, понял — и обернулся к Муслиму.

— Ну погоди!.. — с откровенным злорадством втянул он сквозь зубы воздух. — Теперь-то я расскажу дяде, как ты выполняешь поручения.

— Ид-ди, э, со своим дядей! — с внезапной яростью крикнул Муслим, резко повернул его от себя и пнул ногой.

...Ночь, ночь... Время раздумий, время бесед с самим собой... Жива ли еще в тебе сила ярости, с которой ты вступил в настоящую жизнь, Муслим? Если сжимаются кулаки, если сердце бьется совсем неровно, — значит, жива...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Голос Эстезии Петровны бывал по утрам особенно переливчат.

Бурцев брился перед зеркальной дверцей шкафа и слышал, как она возится на кухне, напевая с каким-то раскованным, ликующим задором:

Эй, дружней, звончей, бубенчики,
Заливные голоса.
Эх ты, удаль молодецкая,
Эх ты, девичья краса.

Хлопнула дверь, что-то упало и покатилось по полу, ударила из крана вода. И звучала с грудными переливами, подмывала на бесшабашность лукавая песня.

Глянут в сердце очи ясные —
Закружится голова.
С милым жизнь — что солнце красное,
А без мила — трын-трава.

Бурцев, намочив одеколоном полотенце, обтер до лоска загоревшие щеки и закурил. Все в нем звенело и влеклось к этому голосу, без которого он уже не мыслил свою жизнь, и в то же время что-то мешало немедленно выскочить в коридор. Стараясь не шуметь, он отодвинул стул и присел у окна, чувствуя, как гулко колотится сердце.

Зашуршала по дорожному шлаку машина, коридор наполнился топотом ног и утренними, несдерживаемыми голосами.

— Товарищ засоня, вы намерены ехать на дачу?.. — пропела у дверей Эстезия Петровна.

Бурцев торопливо притушил сигарету и вышел.

— Готов, э? — заулыбался Муслим, протягивая руки. Между ним и Ильясом протиснулся шофер Миша.

— Возьмите ключи от машины, Дмитрий Сергеевич, — сказал он. В это воскресенье сестра Миши выходила замуж, и было условлено, что машину поведет Бурцев.