Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

– Ты как хочешь, а я сигаю с дерева. Лучше уж быстрая смерть, чем замерзнуть тут в строганину.[127]

Через мгновение Волькша уже летел со своей ветки в снег. Если бы он воткнулся в него ногами, то завяз бы по грудь. Но он приземлился на задницу и потому выбрался из сугроба в два счета. Снегоступы и стояли под деревом. Рядом валялась лопата. И в этот раз Годинович уже не раздумывал, много ли он ей намашет.

За деревьями заскулил волк. Видимо, стрелку удалось отбить первый наскок.

– А-а-а-а, – заорал Волькша и ринулся на шум схватки.

Его крик и вправду отвлек волков. Они оборотили морды к новому врагу. Этим тут же воспользовался человек, которого они окружали плотным кольцом. Он навалился на ближайшего волка и всадил длинный опоясный нож ему под лопатку. Зверь взвизгнул и упал замертво.

Через миг человек был уже снова на ногах, но два хищника вцепились в рукава его полушубка и остервенело рвали их. Еще два волка кружили неподалеку, нацеливаясь в ноги.

Волкан заорал еще громче и потряс лопатой над головой. Первого подвернувшегося на пути зверя он огрел между ушей так сильно, что загребная часть лопаты разломилась и стала похожа нелепый деревянный топор. Второй волк оказался ловчее и увернулся от удара, но при этом отпрыгнул в рыхлый снег, где его и настиг удар по загривку.

Незнакомец, боровшийся с двумя матерыми зверюгами, извернулся и полоснул одного из них ножом по груди. Брызнула кровь, но волк лишь захрапел и сильнее сжал челюсти. На это раз его клыки вспороли не только полушубок. Человек закричал от боли.

Годинович, что было сил, рванулся на помощь. Трое волков шарахнулись в сторону. Однако те, что тщились одолеть охотника, не сразу не заметили его появление. Удар лопатой по хребту, и челюсти подрезанного волка ослабли.

И все же шесть голодных волков еще вполне могли растерзать двух людей. Волкан осознал это, когда в его зипун вцепились сразу три смрадные пасти. От чудовищного толчка он упал лицом в снег и выронил свое оружие. Он попытался нашарить его, но в его запястье впились еще одни челюсти.

– Наших бьют! – раздался издалека рев Ольгерда. От боли и ужаса Волькше показалось, что его приятель кричит из-под земли.

Однако клыки, терзавшие его руку, исчезли.

Где-то за пределами Волькшиного сознания, жалобно заскулил один зверь, потом другой. Мир еще несколько раз перекинулся через голову и впал в безмолвие.

– Волькша, Волькша! Ты как? Брат, что с тобой? – Олькша перевернул обмякшее тело приятеля и смахнул снег с его лица: – Ты жив хоть, дурь латвицкая? Ну, вот куда ты без меня помчался, Лих лопоухий.

– Сам ты – лопоухий, – пробурчал Волькша: – Что так долго плелся?!

– Это я плелся? – возмутился верзила: – Да я сразу за тобой спрыгнул. Только я же не воробей, как некоторые. Меня снег не держит. Даже в снегоступах. Пока добежал два раза по пояс проваливался… Да, я!.. Да, я!..

– Ладно тебе, братка. Спаси тебя боги, как ты меня спас, – примирительно сказал Волькша, и тут только вспомнил об охотнике, кому оба парня были по-настоящему обязаны своим спасением.

Как же он удивился, когда увидел, чем занят их благодетель. Вместо того чтобы перевязывать раны он ходил и собирал свои стрелы.

– Эй, – окликнул охотника Ольгерд.

– Mit"a?[128]

И тут только оба парня узнали в своем спасителе того, кто накануне лишил их рысьей шкуры.

– Кайя, это ты? – спросил Волькша по-карельски.

– Да, я, венед, – ответила девушка, вытаскивая очередную стрелу из коченеющего зверя: – А кого ты ожидал увидеть?

– Никого, – промямлил Годинович и краем глаза посмотрел на Ольгерда. Хоть и не верил он, что тот и впрямь, как и обещал, кинется убивать обидчицу, однако от Рыжего Люта можно было ожидать всего, что угодно.

Всего, что угодно, только не этого: Ольгерд застыл на месте, хлопая глазами и то и дело вытирая красный от мороза нос. Он силился что-то сказать, но подходящие слова обходили стороной его твердолобую голову.

Кайя собрала все стрелы, которые смогла найти, и вернулась к месту последней схватки, где вынула опоясный нож и принялась свежевать одного из волков.

– Ты что…? – осторожно начал Волькша: – Ты что делаешь?

– А ты разве никогда не видел, как свежуют зверя? Я вообще-то снимаю шкуру, – ответила Кайя.

– Видел, – сказал Годинович, не очень ободренный таким обращением: – Я не понимаю: зачем тебе его шкура?

– Ты что в Суоми все это время жил? – съязвила девушка: – Это же Белая Смерть! Да я за ним без малого два года охочусь! Его же ни один волкодав в округе одолеть не в силах. Не слышал что ли, как люди о нем говорили, что и не волк это вовсе, а норманн-оборотень, и что ни стрела, ни нож, ни капкан, ни яма ему нипочем? А вот ведь, издох, как кайра![129] Не бросать же его здесь коченеть. Да из его шкуры выйдет такой оберег, что сам Хийси[130] позавидует.

Белая Смерть… Да, и в Ладони поговаривали о такой напасти. Дескать, нет управы на белогрудого волка. Никого зверь не боится. Скот режет среди бела дня. А стаю свою чуть ли не круглый год при себе держит, как свейский ярл боевую дружину.