Каменный мост

Ответ: Вроде не припоминаю.

Вопрос: Почему вылет задержали? Почему вылет задержали? Просыпайся, милый!

Ответ: Я сам не видел. Но… Офицеры мексиканские видели… Когда все поднялись на борт и запустили двигатели – все заглушили, из самолета вышел человек, мужчина.

Вопрос: Из состава советской делегации? Кто именно? Сам Уманский?

Ответ: Не Уманский. Кто – они не знают, в лицо знали только Уманского. Мужчина в черном пальто. Побежал в зал ожидания. И его долго не было. А потом вернулся, тоже бегом. И самолет порулил на взлет… Вот что задержало.

Вопрос: Вы уверены, что в самолет вернулся тот же мужчина, что выходил?

Ответ: Я сам ничего не видел, товарищ майор.

– Иди, занимайтесь по плану.

– Товарищ майор госбезопасности…

– Говори.

– Вы пароль не назвали.

– Пароль, товарищ Коган, – Гольцман, по-жабьи не мигая, страшно распухал за столом, – дан вам Инстанцией для осуществления связи при выполнении вами полученных заданий, а мы проводим специальные мероприятия, цели и задачи которых… Вам ясно? Не слышу. Товарищ Миргородский, готовьте Тройницкую и мексиканца из экипажа, что выжил… Как его?

– Пароль, – с отчаянием попросил дипкурьер.

– Младший лейтенант Моралес, – крикнул я Боре, вскочил и хлопнул дипкурьера по тряпичному, кукольному, набитосоломенному плечу, – свободен.

– Пароль!

– Почему никто не идет?! – заорал я, и Боря перекошенно заглянул в наши покои, я ударил курьера в висок, тот повалился со стула, но сразу же приподнялся на четвереньки – молча, даже не вскрикнул, словно началось что-то хорошо известное ему. Я ударил ногою в бок, и еще! морщась от ненависти к себе, в податливую! мясную! сущность… Мельников-Коган повалился, подтягивая колени к голове, по щекам его стекали слезы, правая рука умоляюще всплыла, показывая увядшие, словно перебитые пальцы, но он молчал, истекая лишь сиплым дыханием, – я ударил-двинул еще, не глядя, спеша до первых слов, до сострадания, Гольцман, громыхая ящиками письменного стола, вываливал наружу чужой мусор…

– Веревочку ищете, Александр Наумович? – Боря подпрыгнул с весело-изумленным видом. – А вы ремешок снимите с него. Вы боевики смотрите? В рот носки напхайте. Да хватит его бить, служивый! Уходим!

– Нет! А Тройницкая?!

– Будущая старушка наверху! Мексиканцы и товарищ Тройницкая наверху. Боятся спускаться. Люди, собравшиеся в земле, требуют, чтобы мы поднялись. Хотят поприсутствовать. Видеть и знать. Скорее!

Почти бегом мы бросились к лестнице, к паровозным гудкам, к застекленной духоте: видеть и знать – покажем! Я оглянулся: двое в шляпах остались у зарешеченной двери и как дети тыкали внутрь комнаты пальцем, но не заходили и воровато оглядывались: мы уже далеко? Гольцман не отставал, и не забыл придерживать распахивающийся плащ, и споткнулся на первой же ступеньке; людей словно прибавилось и потемнело, как нахмарило на дождь, я смотрел в сторону лифта – расступятся? Боря сложил руки рупором, вырос на голову и прокричал:

– Товарищи! Мы из Москвы! – и пьяно приобнял высокого в рыжем пиджаке – очкарик так и таскался за нами с блокнотом. – Ты кто, друг?

– Переводчик посольства, Гончаров Павел Львович, – взволнованный лопот, чуть не выронил блокнот.

– Годится, земляк! – расплылся в широченной улыбке Боря. – А есть ли здесь молодцы-гвардейцы из восьмого пехотного батальона? Кто охранял самолет покойника? Да не суетись, Паша, всех не надо, только ближнего!

Переводчик сбегал в толпу, вокруг него водоворотом стянулись затылки, поднялся неясный пчелиный гул, и вернулся с добычливым видом:

– Самолет непосредственно охранял Хосе Гудинос Эррера, – и помахал вырванным листком. – На следующий день после катастрофы дезертировал из армии.

– Молодец! – похвалил Боря. – Ловко. Спроси-ка, один Хосе этот убежал?

– Нет. Еще двое из того караула, – переводчик пытался вытягиваться «смирно» при ответе и едва сдерживал горделивую улыбку. – Дезертировали по причине тягот караульной службы.

– А механики, что дежурили в самолете, есть? Ну, пусть выйдет один. Иди, да иди, не бойся. Как звать?

– Его зовут Альфонсо Бака Эрнандес, – переводчик вывел осторожно вперед невзрачного паренька с качающейся головой. – Двадцать два года.

– А скажи-ка мне, Бака, механик, – Боря почему-то обернулся и подмигнул Гольцману, – как вы дежурили с другом не Бакой. Сперва ты два часа, а потом он два часа. А потом ты два часа. А потом он два часа. А потом ты, Бака. Или по-другому как-то?

Переводчик с ходу переводил, заметно гордясь, что с первого звука уловил Борину мысль, и рисовал что-то механику на своей ладони – механик пожал плечами и что-то неслышно сказал.

– Оба спали всю ночь, – воскликнул переводчик. – Признает.