Каменный пояс, 1983

— Да потому, что и тогда не чаял, как домой вырваться, в тягость тебе там было. А я… виа есть вита, как наш старпом говорил! Жизнь — дорога, понял?

Николай если еще не понял, то догадался. На стекле, отделяющем водителя от пассажиров в «пазике», вместо фотографий Аллы Пугачевой или каких-нибудь парней с гитарами, у Наумова белела бумажная полоска с чернильной надписью:

VIA EST VITA! —

и что-то вроде компаса нарисовано рядом.

— Ты и тогда шальной был, — улыбнулся Николай Наумову.

— Ладно, обсудим, — буркнул тот, довольный, наверное, только тем, что отвлек его от тоскливых мыслей.

Разговаривая, Наумов привел в порядок автобус, приткнутый к кирпичной трансформаторной будке напротив трехэтажного общежития, потом собрал свертки.

— Ну, пошли, — мотнул головой.

Они поднимались на третий этаж, а навстречу им спешили молодые, самое меньшее на десять лет моложе их, парни.

— Привет, Седой! — одинаково окликали они Наумова.

— Будь здоров! — отвечал он каждому.

Поднявшись, они прошли узким коридором, пропахшим ароматами общей кухни, и Наумов толкнул фанерную дверь справа.

— Кубрик триста восьмой! Прошу! — произнес дурашливо, обернувшись к Николаю. — Из-за отсутствия портье обувь в коридоре оставлять не обязательно!

В комнате никого не оказалось.

— А почему не закрыто? — спросил Николай.

— А разве впереди у нас не коммунизм? — отшутился Наумов. — Валерка, как всегда, домой не торопится… Раздевайся, садись, а я кухней займусь.

— Так, может…

— Да садись ты! Вот тюлень! Не серди дядю, — выпалил Наумов, собирая за шкафом у входа какую-то посуду.

Оставшись один, Николай огляделся. Сравнивать эту холостяцкую комнатенку ему было не с чем, но панцирные койки, вырезанные из журналов картинки на стенах и особенно торчащие из-под коек носки сапог напомнили ему училищное общежитие, из которого его постоянно тянуло домой, в спокойный, привычный уют. В училище Николая поначалу прозвали Акимом, а потом и богдановское «сынок Колюшка» просочилось. Так его всю жизнь покойница мать звала.

Николай как-то ясно понял сейчас, что даже дни в межрайонной больнице перенес легко потому, что постоянно и безотчетно чувствовал себя в безопасности. Там пеклись о его здоровье, о нормальном самочувствии и крепком сне. А тут, в триста восьмом «кубрике», двери которого не закрывались, как и на дороге сегодня, Николай оказался один против чужих порядков.

«Не надо было разиню в хозмаге продавать», — подумал он запоздало, а, представив себе, что мог бы в этот час сидеть в собственном доме рядом с сынишкой и женой, по которым, что ни говори, а соскучился, вздохнул расстроенно и обреченно.

В комнату заглянул Наумов.

— Секунду! — крикнул от двери. — Учитывая твое положение, ставлю чайник.

Ничем он, наверное, от большинства здешних обитателей не отличался уже. Николай мог припомнить, как и сам становился ребячливым во время ночлега на совхозной квартире в райцентре или в другой какой кратковременной отлучке, а Наумов тут жил уже восемь месяцев.

«Несерьезно, — подумалось, — никуда он меня не отвезет нынче». Поэтому правильнее всего было настраивать себя на ночевку в этом «кубрике».

«Да так и лучше, — рассудил Николай. — Чем канитель среди ночи разводить, лучше утром объявиться».

* * *

Дважды за вечер Наумов честно пытался организовать обещанное — отвезти Николая домой, — но дело не выгорело.

— Ну что, на своей колымаге тебя прокатить? — спросил невесело.

— Ладно, успокойся, — как можно беззаботней улыбнулся Николай. — Успею еще домой.

И больше они к этому не возвращались. Николай рассказал вкратце свою жизнь и чуть подробнее больничную историю, и они сели ужинать, не поджидая больше соседа Валерку.

— Значит, столуется в ином месте, — заключил Наумов. — Жизнь, как видишь, не постоянная, но веселая и разнообразная. Люблю такую!

Для себя он припас бутылку «старки», а Николая угощал жидким чаем, в котором тот размачивал магазинные сухари.

Побудку Наумов сыграл часов в шесть. Был он хмур, помят и разговаривал неохотно.

— Одевайся, да к Евгении зайдем, чай должна приготовить.

Николай чувствовал себя не лучше. Во сне тело его успело только расслабиться, но не отдохнуло.

В комнате дежурной они молча выпили по стакану чая с конфетками и пошли к автобусу. Солнце по этому летнему времени еще только вставало где-то, и между домами держалась прохладная голубоватая тень. Громыхнула где-то крышка мусорного ящика, и Николай оглянулся. Во всех трех этажах общежития окна были раскрыты настежь.

— Сгорим к черту этим летом, — буркнул Наумов.

— Да-а, — отозвался Николай и подкашлянул.

На автостанции, где уже было людно и стояли чистенькие автобусы, Наумов оставил его в салоне, а сам сходил за билетом к знакомой кассирше. Обернулся быстро.

— Ну, давай, кореш! — оживился на прощание. — Если не уволюсь из этой конторы, то осенью буду через вашу Богдановку ездить. Привет передай, кто еще помнит меня по каблухе. Давай, мне вахту пора собирать…