Каменный пояс, 1983

— Это от фантазии, — уверенно сказал Забелин. — Самовнушение. Вот попробуешь разок, переломишь блажь, и пойдет. Только это тебе дома надо попытать, сюда лезть рано, к железкам.

Николай вспомнил про щи, оставленные Катериной без присмотра, и заспешил домой, хотя с кузнецом мог бы проговорить день. Затягивало…

Видно переусердствовал он в тот день, помогая жене сгружать мешки с мукой, и на койку уложила его боль — не боль, но пугающая какая-то слабосильность.

Он весь дрожал мелко, когда открылась входная дверь.

— Можно? — спросил кто-то преувеличенно бодро.

Катерина посторонилась, и Николай увидел Михаила Наумова.

— Смены меняются, — объяснил, усаживаясь на подставленную Катериной табуретку, Наумов. — Езды мне тут двадцать минут, так что часок на визит выкроил.

Николай поднялся на локте и, улыбаясь, смотрел на приятеля.

— А тебя, видно, крепко прижало, — сказал Наумов.

— Это только что, а вообще я бегом. Все нормально.

— Так уж и все! Работаешь?

— Вот это нет пока. Буду на колесный трактор проситься.

— Куда тебе! Гусей тебе пасти, — Наумов засмеялся и окинул взглядом кухню. — Вот, значит, где обитаешь. Покой, тишина, в печке щи варятся…

— Утром еще сварились, — улыбнулся Николай, — и не в печке, а на газовой плите… Ты сам-то как? Все в общаге обитаешь?

— Да теперь, считай, последнюю неделю.

— Что, опять с попутным ветром?

— Хуже, — Наумов даже вздохнул. — Женюсь. Помнишь администраторшу? Ну, вот…

Наскоро переодевшись в горнице, Катерина прошла мимо них в сени.

— Вот с таким пузом уже, — показал Наумов.

— А ты в первый раз, случайно, не так же женился? — спросил Николай, как самому показалось, смело и дерзко.

— Угадал, — усмехнулся Наумов. — Но от этой, похоже, не сбежишь. Да и нет особой охоты. По вот такому дому соскучился, — он повел рукой, — хотя сидит еще какой-то микроб…

— Вита-вита? — припомнил Николай.

— Как? А-а, «виа эст вита»… Оно и так, и так правильно.

— Не понял…

— Ну и для меня, и вообще. На моей дороге петель больше, а ехать, что тебе, что мне — от и до. Это, правда, я не так давно понял. Мог бы легче прожить.

Наумов говорил как-то затруднительно, словно что-то подпирало его изнутри, и Николай захотел помочь ему.

— Как я? — спросил он.

— Да хотя бы…

Николай сел на койке, откинувшись к стене. Ему стало совсем легко, но двигался он осторожно.

— Прижало крепко? — с сочувствием вроде спросил Наумов.

Николай отмахнулся.

— А жена у тебя ничего.

— Да? — Николай усмехнулся: само собой как-то вышло.

— Я же тут давно езжу, видел ее возле столовой. Работает там?

— Сейчас на ферме, — нехотя ответил Николай.

— Ну ясно, жизнь диктует… Слушай, а тут же, в Богдановке, Микешин должен быть… Петька или Пашка?

— Пашка, — подтвердил Николай, — он сейчас со своим звеном комбайны на зиму ставит.

— Собраться, что ли, как-нибудь… Все, вроде, в голове перемешалось, а вот училище помню.

— А я как-то так, — пожал плечами Николай.

— Ну это я в состоянии уразуметь, — согласно кивнул Наумов. — Для вас это была временная отлучка из дома, а у меня с училища, как ты говоришь, вита-вита начиналась. Гражданином мира себя почувствовал. Потом морфлот… Вообще-то жалеть не о чем. Слушай, — решился на что-то Наумов, — а вообще ты себя как чувствуешь, уверенно, надежно?

— В смысле чего?

— В смысле жизни.

Николай мог бы тут же ответить, что нормально, мол, живу, но как-то чересчур внимательно смотрел на него Наумов.

— Да как сказать, — потянул он.

— Говори, как знаешь, — быстро сказал Наумов. — Закурить можно?

Николай махнул рукой: валяй.

— Черт его знает, Мишк, — заговорил. — Вроде нормально жил. Знал, что нынче делать, знал, что завтра. Сын вот родился…

— Ну, это ясно. Я тебе то же самое могу рассказать. Но ведь надо, чтобы и тут вот, — Наумов стукнул себя в грудь, — какая-то жизнь была. Чтоб грела, понимаешь…

— Это понятно, — кивнул Николай.

— Хм, понятно! — Наумов разгорелся. — Понятно только, что там должно что-то быть. А вот живой человек, работает, двигается, а внутри у него все засыпает. Душа, как говорится, устала и засыпает. А потом тихо, во сне — чик — и умерла. А ты живешь, двигаешься, потом хвать — пусто! А еще здоров как бык. Еще много делов натворишь, животное дело — не хитрое. А как хватишься, так все из рук и повалится. На людях еще жив, а в одиночку — полкило водки и спать…

Николай усмехнулся.

— Ты чего? — быстро спросил Наумов.

— Правильно ты говоришь, — смущенно сказал Николай, хотя усмехался всего-навсего этому «полкило водки».

— Не в этом дело, — вздохнул Наумов. — Башкой понимаешь, что цель какая-то в жизни нужна. Начинаешь ее выбирать, чтоб заманивала. Все, нашел вроде. Живешь день, другой, а живешь как и до этого жил: работал, спал-ел, — и начинаешь на досуге о цели этой своей думать, на косточки ее разбирать, обсасывать. Все, высосал. Теперь бы сложить, а она рассыпается. Понимаешь? Ты к ней ни на шаг не приблизился, а ее уже нет! Что делать?

— Полкило водки — и спать, — подсказал Николай.

Наумов вздохнул, поджег потухшую сигарету.