Каменный пояс, 1983

— Да. А я ему дополнительно позвоню, чтобы не мурыжили тебя. Галя выписку напечатает, привезешь мне. И не забудь потом к инженеру по технике безопасности зайти, распишешься там в журнале. Вернешься, выписку — Акимовне, а сам к Пленнову, он тебя натаскает хоть маленько. Ясно? Садись тогда и пиши.

Николай снял шапку, примостился на краю стола и вывел на тетрадном листке: «заивление». Но тут заметил описку и попросил другой листок.

— Ошибся, что ли? Давай, вали, ладно, кто там будет тебе ошибки считать.

На центральном отделении Николай пробыл полдня.

Директор его долго задерживать не собирался, только прицепился к заявлению.

— Какие это еще «курсы подготовки»? — спросил строго.

— Ну как поджигать, в смысле запускать котел, — нашелся Николай. — По манометру смотреть…

— По манометру, — усмехнулся директор. — Ты вообще-то тракторист или кто?

— Я на бульдозере работал, пахал, — стал объяснять Николай, — потом мне желудок отрезали.

— Желудок? — директор свел брови. — Давно?

— Да весной еще.

— Весной? Так-так, минутку, — директор выдвинул ящик стола, покопался там, но ничего не нашел. — Фамилия — Акимов? — уточнил. — Так-так. Значит, на бульдозере ты работал и пахал. А сколько, интересно, ты пахал?

— Зябь? Да каждый год… лет двенадцать.

— Гектаров по двести выходило?

— До пятисот, — ответил Николай.

— Я говорю, в среднем.

— В среднем, да.

— Ну хорошо, пятьсот. Пусть даже шестьсот! Но зачем же ты прокурору писал, что десять раз перепахал всю совхозную землю?

— Я? — удивился Николай. — Я не писал…

— Ты бы еще ввернул, что с плугом три раза вокруг Земли объехал — это было бы для государственных органов более убедительно. Писатель… Ты бы прежде подумал, у кого ты просишь. Что ты просил?

— Я ничего не просил, — чувствуя, что покраснел, как пацан, сказал Николай.

— Так я что, выдумал? — директор мельком глянул в чуть выдвинутый ящик стола. — В сентябре, кажется, пересылали мне письмо из прокуратуры.

— Я не писал.

— Ну не знаю, — директор взял дорогую блестящую авторучку, написал что-то на углу заявления, небрежно двинул листок в сторону Николая. — Все, пожалуйста.

В Богдановку Николай возвращался, чувствуя себя оплеванным и пристыженным. Попутно он успел выяснить у шурина, с кем примерно мог спутать его директор, но, понимая, что теперь не вернешься и ничего не докажешь, все равно переживал упрек. Пусть директор ошибся, но ведь говорил-то он с ним, запомнил-то его, Николая Акимова, и теперь будет думать, что он кляузник, бездельник и все такое. Это сильно портило в целом удачный, главный для него день за все полгода, прошедшие после операции. Да вообще-то их, наверное, совсем не бывает на свете, целиком удачных дней, думал Николай, и лучше бы уж никогда не знать и не ждать их.

Он хотел было рассказать свой случай попутчикам в вахтовой машине, но решил, что его попросту поднимут на смех, и промолчал всю дорогу.

* * *

Два дня Максим Пленнов, шутя управлявшийся со своими обязанностями, со значением объяснял их Николаю. По его выходило, что важнее и ответственнее работы, чем на котельной, и быть не могло. Увлекаясь, он выдумывал невероятные обстоятельства, к которым и надо было, по его искреннему, на глазах у Николая родившемуся, убеждению, готовиться прежде всего.

— Ты представь, что на улице мороз в полсотни градусов, — говорил Пленнов. — Котел ты запустил, он работает. И вот надо пускать пар в телятник или в родилку. Что делать прикажешь?

— Ну ты говорил уже, — отвечал Николай. — Шланг надо вот на эту или ту трубу надеть, потихоньку открыть кран.

— Правильно, это правильно, — нетерпеливо кивал Пленнов, — но тут как раз Скворцов, молоковоз, приехал и надо ему бочку ошпарить. Спрашивается: а как? Мороз-то — ого-го! Ты шланг стянул, а кругом туман! И этого Скворцова принесло… Он у меня летом ведро отсюда увез, ты с него стребуй. И шланг каждый раз в грязь бросает. А мне его то на трубы надевать, то в емкость совать, вот и полоскай за ним. Ты не поваживай. Сразу как сказал ему: будь добр, Скворешников, — и пусть не расширяется, а то королем тут носится, трезвенник чертов. Видишь, колдобины у двери — его работа! Подъезжает вплотную, болото уж сделалось. Ты не поваживай сразу, и никуда он не денется. И не таких обламывали.

Сам Пленнов уходил с работы совсем, садился на пенсию по инвалидности, рассчитывая иметь приработок летом, в уборочную.

— А тут уж, Коль, невмоготу, — признался. — Главное, кондылять мне далеко, а зимой сквозняки тут. Глянь шею — чирья замучили. Видишь, какой опять проклевывается, не шевельнись.

На прощание Николай поставил ему бутылку «ароматного», чтобы соблюсти обычай и погреть слабое сердце, о котором тоже шла речь в перерывах между объяснениями.

С вечера он приготовил давно не надеванные ватные штаны, белесые и жесткие после стирки, полушерстяной свитер, в котором форсил когда-то, пиджачок, в карманы которого насовал спичечных коробков, чтобы сделать запас там, на месте.