Каменный пояс, 1984

«О если бы побольше подобных женщин-матерей, лакейско-боярское сословие у нас бы скоро перевелось».

Каждое слово шевченковской характеристики находит продолжение и развитие в матери Алкида.

Близость, родство этих образов тем более проясняются, когда мы вспоминаем перипетии многотрудной жизни Марии Александровны.

Для множества изгнанников стала она союзницей и другом, а для Муханова, одного из них, — не только невестой, но и матерью.

Матерью…

Она была ею для своей, родной Нины, которую потеряла почти одновременно с Мухановым; она стала ею для Аннушки Пущиной, на которую перенесла всю любовь и к умершей Нине, и к Муханову, Пущину, их (и своим) друзьям; она — мать десяткам воспитанниц в Иркутске и Нижнем Новгороде.

По-матерински готовая прийти на помощь, по-матерински способная на добро и ласку — такова Дорохова.

И как не узнать ее, не узнать ее судьбу в заключительных строках шевченковских «Неофитов», в поведении матери Алкида, только что увидевшей, как швырнули в Тибр тела гордых римлян:

И вот осталась ты одна
У Тибра. Пристально следила,
Как расходились и сходились
Круги широкие над ним,
Над сыном праведным твоим!..
Смотрела ты, пока не стала
Совсем спокойною вода,
И засмеялась ты тогда,
И тяжко, страшно зарыдала,
И помолилась в первый раз
За нас распятому. И спас
Тебя распятый сын Марии,
И ты слова его живые
В живую душу приняла,
По торжищам и по чертогам
Живого истинного бога
Ты слово правды понесла..

Пережито много, но она жива, она с людьми и для людей — мать Алкида и… «женщина-мать» Дорохова…

Мне думается — я уверен! — что замысел декабристских поэм Шевченко возник тут, в этом доме, в общении с Марией Александровной, Ниной Пущиной, гостями (многие из которых с декабристами были связаны узами кровными, узами приятельскими), наконец в обстановке постоянного ожидания вестей от тех, кого после ссылки жизнь раскидала по всей европейской России. Они шли сюда день за днем — иногда приятные, часто горькие, и в доме отзывались на каждую, торжествуя или переживая, радуясь или горюя.

А он, революционный Кобзарь, откликался поэтическими строками:

Хвала вам, рыцари святые!..

И вынашивал новые планы:

Я думой полечу в Сибирь…

7

Рассказ подошел к концу. К концу? Внимательный читатель вправе насторожиться. А портрет? Почему автор умалчивает о портрете?

О нем я скажу на этих, последних, страницах своего повествования о друге поэта — Дороховой.

Но прежде напомню строки из ее письма, отправленного 23 июня 1860 года из Петербурга и отысканного в фонде Фонвизиных.

«…На другой день он (Шевченко. — Л. Б.) явился и говорит, что нет никакой надежды продать портрет; можешь вообразить мое отчаяние…»

«…Помолимся, моя родная, чтобы мой господь помог продать портрет, а то просто мочи нет как тяжело…»

Дополнительных на сей счет документальных сведений найти не удалось.

А вот сопоставление нового с известным к определенным выводам привело.

Итак — главное:

а) Шевченко после отъезда своего из Нижнего поддерживал дружеские связи с Дороховой и ее близкими;

б) они общались и тогда, когда он жил в Петербурге: обменивались живыми приветами, вели переписку;

в) поэт заблаговременно знал о предстоящей свадьбе воспитанницы Марии Александровны, дочери умершего к тому времени декабриста Пущина;

г) Тарас Григорьевич непосредственно участвовал в подготовке этого торжественного для Аннушки-Нины и для ее приемной матери акта;

д) портрет, о котором в том письме идет речь, был его материальным вкладом в проведение предстоящего торжества, и на этот вклад Дорохова рассчитывала.

Портрет…

В Нижнем Новгороде, еще в первые дни их знакомства, Шевченко рисовал Марию Александровну и Нину и портреты их закончил (запись от 4 ноября 1857 года — лучшее тому подтверждение). Ныне эти произведения неизвестны; работы никогда не репродуцировались.