Каменщик, каменщик

- Успокойся, девочка. Ты раздражена. Потом поговорим... - бормочет старик, ничего более путного сказать не решаясь. Но в мыслях он не настолько придавлен дочерью и позволяет себе отбиваться: "Что за диктат - либо в диссиденты, либо в эмигранты? Либо прислуживать, либо бороться. Между этими "либо" худо-бедно умещается четверть миллиарда советских граждан. Они не борцы, но и не прихлебалы. Просто люди. Живут, притираются, как могут. Что за категорические императивы? Если и надо отмываться, то почему непременно за рубежом? Ты у нас была активная, ты здесь очищаться пробуй... А Светланку с такой учебой нигде в институт не примут. Что же до Гришки..." Но, не додумав о зяте, старик взрывается:

- Не понимаю, чем писателю плохо?! Сиди себе и пиши. Над головой не каплет.

- Но ведь не печатают, Пашет... Ничего не печатают... - краснеет зять.

- А как же другие? Вон этого - фамилию забыл - сколько наиздавали. И как будто не особенно потрафляет властям. Пишет о разных мелочах жизни и довольно похоже.

- Да что вы все как сговорились!? - сердится Мария Павловна. - Нашли одного ханурика и тычете им в глаза. Ну, печатают его... Пока печатают. Но ведь он только тоску разводит. Ничего важного не говорит, все острые углы огибает. А долго ему ходить чистеньким? Он ушлый, осторожный. Под себя гребет. Кого-нибудь он хоть раз защитил?! Как же... Чуть услышит, что друга или товарища собираются вышвырнуть из Союза писателей, тут же улепетывает подальше. Другой бы на авиабилетах разорился. Но, помяни мое слово, этого храбреца скоро прищучат. Скоро его вымажут или он сам себя так обосрет, что любо-дорого будет на него глядеть. Нет, незамаранным здесь никто не останется.

- Ну что ж, допустим, о чисто литературных делах вы осведомлены лучше. Допустим, не подличая, печататься здесь трудно или даже невозможно. Но жить пока еще позволено. Разговаривать друг с другом не запрещено. В гости ходить и принимать друзей у себя не возбраняется. Мы и этого не могли. Я сорок лет рот раскрыть боялся. Словом перекинуться было не с кем. Разве, девочка, с твоим дедом...

- Ты, Пашет, особ статья... - улыбается зять, на всякий случай обходя упоминание о докторе Токаре.

- Не я один. Все боялись.

- Скоро опять забоятся, - предрекает Машенька, тоже не откликаясь на призыв вспомнить погибшего деда. - И что спорить? Можно удрать? значит, нужно удрать!

- Но ведь все не уедут! И какой толк в отъезде?! У французов есть поговорка: уехать - это немножко умереть. Женя вот уехала...

- Мы не французы, мы - евреи! - кричит Машенька.

"Ого, - удивляется сквозь свою печаль Челышев. - Это нечто новое! Этого я от нее еще не слышал. А как же бабка-полячка? Или кем ради отъезда не пожертвуешь?.. Тоже выискали спасение..."