Камера хранения. Мещанская книга

Но настоящие, красно-оранжевые абажуры, которые подвешивались в центре комнаты, тогда же пропали. Видимо, для их существования, для солнечного их сияния был необходим лагерный мрак вокруг. А пятирожковые немецкие светильники и как бы хрустальные чешские люстры давали рассеянный народно-демократический свет. И только богемные оригиналы сохраняли в своих малогабаритных гостиных светящиеся под потолком огненные грибы, обгоняя моду на советское ретро.

«Общепит» и черепки жизни

Про бьющееся.

В детстве и даже ранней юности я, как и большинство моих ровесников, жил среди вещей в основном дореволюционного происхождения и даже рожденных в XIX веке. Одна из моих бабушек – та, которая попроще, – называла их все «довоенными». Всё, от этажерки из гнутых бамбуковых стоек и перекладин до пианино с резными медальонами и поворотными бронзовыми подсвечниками на передней деке, – все было создано в другой жизни для других в основном людей.

То, что эти предметы уцелели и даже остались пригодными к использованию, объяснялось, видимо, двумя причинами. Во-первых, они были сделаны хорошими работниками, что называлось, «на совесть», когда совесть была вполне реальным фактором производственной деятельности. Во-вторых, оказалось, что ненависть к владельцам не обязательно рождает жажду разрушения собственности – скорее, жажду обладания. То есть идейное уничтожение классовых врагов вполне совмещалось с заурядным грабежом, присвоением чужого – а уж присвоенное зачем ломать-то?

Хуже всего складывалась судьба сменившей хозяев посуды. Ее хрупкая сущность подталкивала к самоуничтожению, и звон разбиваемых сервизов непременно вливался в прочую музыку революции…

Потом, как говорится, прошли годы, потом годы стали считать на десятки и пятерки поражения в правах…

Вещи снова сменили хозяев, снова полетели на пол фарфор и хрусталь…

И наконец настала передышка, кого-то выпустили, кого-то не посадили, хотя вполне могли бы, дали однокомнатную малогабаритку, пошли гости…

Тут и понадобились уцелевшие черепки и всё-всё-всё, в чем можно подать на стол то, что удалось достать…

Я попытаюсь вспомнить эту сервировку.

Оливье делали много, так что очень кстати была огромная кузнецовская супница из сгинувшего сервиза на 48 персон. Раскладывали салат мельхиоровым, неизвестного назначения черпаком, инициалы на котором не совпадали с теткиными. Небольшая селедочница со стертой, вроде бы мейсенской маркировкой отлично легла под шпроты «елочкой». Что до икорницы, то в нее как раз полностью вывалилась банка крабов, слегка пересохшая камчатская chatka вместе с солоноватым соком и прокладками из вощеной бумаги.

В хрустальную вазу для фруктов, настоящую баккара, положили домашнего маринования огурчики и чуть не разгрохали, когда все одновременно потянулись за лучшей в мире закуской.

Водку – в граненые лафитнички из Гуся-Хрустального: похоже, что была заказана партия для вокзальных буфетов первого класса. Вино – под кокетливое дамское «хватит!» – в ликерные «наперстки». Коньяк – в узкие фужеры для шампанского. И цветные, сапфировые и рубиновые, резные кубки неизвестно для чего стоят посреди стола пустые…

А теперь – чай! Из кобальтовых чашек, и сахарница тоже синяя, и заварочный чайник, вот только крышка его из гладкого желтоватого тяжелого фаянса… Правда, кое-кому чашек не досталось, приходится по-железнодорожному обжигаться тонким стаканом в жестяном подстаканнике с выштампованным паровозом, или Кремлем, или флагами вперемешку с пушками. Иногда подстаканник может оказаться серебряным, подаренным к юбилею…

Тарелки же почти все десертные, уродливо кривые, буро-серые с буро-зелеными листиками по краю и суровой надписью «Общепит»…

Как они попали в приличный дом?! А вот так и попали. Как вилки и ножи с чужими инициалами, как осколки чьего-то сервиза, как черепки жизни. Все так или иначе кем-то ворованное.

Но, если честно, – мы совсем не думали об этом тогда.

Куда без шапки пошел?!

Ильф и Петров в своих путевых записках «Одноэтажная Америка» описали как одно из поразительных явлений распространившуюся в тридцатых годах молодежную американскую моду ходить даже в холодное время и под дождем с непокрытой головой. Именно моду и именно молодежную. А старшее поколение в Новом Свете, как и в Старом, включая страну окончательно победившего все обычаи социализма, еще и в пятидесятые годы не мыслило появиться на улице без шляпы (почтенные буржуа-служащие) или кепки (пролетарии и кое-кто из богемы). Здороваясь со знакомыми, воспитанные люди приподнимали щепотью, за переднюю выпуклую складку шляпу или за козырек кепку. В Америке полагалось снимать головной убор в присутствии женщин – впрочем, в офисах женщин за женщин не считали и ходили при них в шляпах…