Камера смертников

— Эй, сгоняйте кто-нибудь быстренько за попом! — высунувшись в раскрытое окно, прокричала женщина.

Потом стукнула закрытая рама, и этот звук заставил вздрогнуть безучастно сидевшего на лавке Сушкова. Что же это, как? За что его, почему, какое они имеют право?

— Борьба классов, — прокашлявшись, сказал караульный. Видимо, задумавшись, Дмитрий произнес последние слова вслух. — Вы нас тоже не очень-то жалеете…

Священника ждали долго. Ушли члены суда, спустившись вниз, на первый этаж здания, по скрипучей деревянной лестнице. Конвоир настороженно глядел на порученного ему «страшного преступника» и напряженно сопел, неумело держа в руках винтовку: это Дмитрий Степанович отметил сразу, как только увидел паренька, — оружие тому было явно непривычно.

В конце длинного коридора виднелась еще одна дверь — похоже, черного хода. Барские дома, — а именно в таком и проходил суд, — строились однотипно, с лестницами для прислуги, и Сушков решил рискнуть, поскольку терять ему все равно уже нечего. Резко встав, он неожиданно выхватил из рук мастерового винтовку, одновременно двинув того коленом в пах. Метнулся к двери черного хода, рванул на себя — она открылась. С другой стороны оказалась ржавая щеколда, и Дмитрий тут же закрыл ее, сбежал вниз по грязным ступеням и дернул ручку двери, выводящей на улицу. Она оказалась запертой!

Чуть не завыв от отчаяния, Сушков, уже слыша наверху топот и возбужденные громкие голоса, с размаху саданул прикладом по раме пыльного окна черного хода и торопливо вылез наружу. Незаметно уйти не удалось, но в руках винтовка, а ноги несли его все дальше и дальше от проклятого дома, где женщины с прокуренными голосами походя решают судьбы людей, приговаривая их к смерти.

Кинувшись по переулку, он выскочил на огороды, спустился к реке и побежал по ее льду на другую сторону. Около уха щелкнула пуля. Обернувшись, Дмитрий увидел на берегу конных и понял, что не уйдет, догонят. Умирать жутко не хотелось, тем более вот так, уже пройдя фронт, вернувшись из этого ада живым и даже ни разу не раненным, быть поставленным к стенке за чужие грехи, за убийство человека, которого никогда не видел.

Течение в реке, видимо, было сильным, лед под ногами Сушкова трещал и прогибался, но он изо всех сил бежал к другому берегу, прижимая к себе винтовку. Сзади раздался треск — бросив взгляд через плечо, он увидел, как барахтается в темной, казавшейся маслянисто-черной, равнодушной воде провалившаяся под лед лошадь с всадником. Выдержав тяжесть одиноко бегущего человека, лед не выдержал тяжести конного, бросившегося за ним в погоню.

Застучали частые выстрелы, секануло пулей по поле шинели, но Дмитрий уже успел выбраться к кустам и пополз глубже в заросли, обдирая ладони о жесткий снег…

Через неделю, решив более не испытывать капризную судьбу, он примкнул к небольшому красноармейскому отряду, назвавшись собственным именем, но скрыв офицерское прошлое. И завертело в водовороте событий: наступление, отступление, снова наступление. Вскоре его выбрали взводным. Дело привычное, только боялся сорваться на прежний тон при подаче команд и чем-нибудь выдать себя. Потихоньку начал внушать своим подчиненным, что служил в царской армии унтером. Кажется, поверили.

По вечерам иногда подсаживался к нему комиссар отряда Петр Чернов, вел разные разговоры. Сушков не скрывал, что учился в гимназии, но о действительном своем прошлом плел небылицы: отец, мол, учитель, спился, а сам он работал конторщиком на заводе, потом армия…

Летом попали в переплет — прижала казачья конница. Бородатые станичники, сверкая ощеренными зубами, вырубали разбегавшихся неопытных бойцов, от страха не слушавших команд. Налет казаков был неожиданным: вырезав охранение, они навалились на отряд, расположившийся на привале. Комиссар Чернов, Сушков и еще несколько красноармейцев сумели отбиться и ушли в лес. Тогда у Дмитрия появилась мысль дезертировать: к черту все это дело, что ему, мало досталось? Но уйти не успел — свалил тиф.

В себя он пришел в каком-то сарае, среди трупов — наверное, его посчитали умершим и отволокли туда, где лежали уже безучастные ко всему тела. Из одежды на нем были только грязные и рваные солдатские кальсоны. Морщась от головокружения, с трудом подавляя частые приступы тошноты, он выполз из сарая только вечером — путь в несколько метров занял почти весь день. Это его и спасло: пока он полз, село заняли белые.